Газета 'Земля'

Борис ВАСИЛЬЕВ
ВЕТЕРАН
    (Продолжение. Начало в №№ 18-20).
    Но следующий день ей дали не для отдыха и не для домашних дел, а для работы, для того чтобы она готовилась. Это было сродни привычным поручениям, вроде картошки, родительских собраний или занятий с молодыми ткачихами в кружке художественной вышивки, которой она очень увлекалась. Да и Петр Николаевич советовал ознакомиться с мемуарами и поэтому она, проводив мужа на работу, а дочку в школу, не стала дописывать начатое письмо служившему в армии сыну, а разыскав чистую дочкину тетрадь, села к столу и начала читать отложенные мужем книги.
    Она читала очень старательно, хотела понять и запомнить, выписывая для этого целые абзацы в тетрадку. Это был нелегкий труд, но она бы справилась с ним – она и не с такими трудностями справлялась, – она бы справилась, если бы не всё растущее в ней несогласие с тем, о чём говорилось в книгах.
    Там рассказывали о коварных замыслах противника и о хитроумных контрпланах наших штабов. О разведданных и передислокации войск, об удобстве рокадных дорог и значении танковых соединений при прорыве глубокоэшелонированной обороны противника, о транспорте и снабжении, о донесениях снизу и о докладах наверх, о политике союзников на Балканах и об использовании личного резерва командующего фронтом в критические моменты гигантских сражений.
    Это была какая-то иная, не её война. Алевтина Ивановна вспомнила усталость, от которой тошнило во сне, вшей на мертвых и на живых, тяжкий запах переполненных братских могил, вспомнила обугленных танкистов в сгоревших танках, двадцатилетних лейтенантов с седыми прядями в аккуратных прическах, надсадный вой пикирующих бомбардировщиков и искалеченные молодые тела: мужские и женские. Изодранные осколками, пробитые пулями, исколотые штыками, изрезанные кинжалами. И еще – своего «командующего» – сорокалетнего техника-лейтенанта с дергающейся головой и дрожащими, как у старика, руками. «Только вы не стесняйтесь, девчата, всё мне говорите. Вы же тяжести таскаете и в сырости всё время, в пару. Если болезни какие, не скрывайте, очень прошу. Боюсь, покалечитесь – рожать не сможете».
    Алевтина Ивановна всю войну прошла бойцом банно-прачечного отряда, а попросту говоря – прачкой. Двести пар заскорузлого от крови и пота обмундирования и горы окровавленных бинтов ждали их на каждом рассвете войны. Двести пар были нормой, а бинты шли сверх всякой нормы и в первую очередь, потому что их не хватало. И с рассвета и до темна бойцы банно-прачечного отряда гнулись над корытами и кипящими баками. В пару не видны были ни руки, ни лица, и это было хорошо, потому что заодно не видно было и слёз, капавших прямо в мыльную пену, прожигая в ней дорожки до самого кипятка. И только техник-лейтенант Фомушкин знал об этих слёзах. И вздыхал.
    – В войну соль дорожает, а слёзы дешевеют. Вот какие дела, девчата.
    От кипятка и ядовитого, пронзительно вонючего мыла трескалась и уже не заживала кожа. Её разъедало горячей пеной и девушки всегда старались прятать от мужских глаз красные распухшие, покрытые язвами руки.
    А потом как-то незаметно, исподволь стали исчезать и ногти. И стирать стало не просто больно, но и страшно: а вдруг они, эти ногти, так и не вырастут никогда! И девушки очень расстраивались и плакали теперь не только от боли и усталости, но и от страха. Вернуться с фронта с лапами вместо рук: что это за женщина без коготков? И опять Фомушкин обо всем догадался, ничего не сказал, а утром на лошади привез военврача. Она посмотрела:
    – Всё у вас вырастет, не бойтесь, девочки. Всё хорошо будет, только бы война эта проклятая кончилась поскорее.
    А потом врача – беспрерывно курившую, суровую женщину – через неделю технику-лейтенанту пришлось потревожить снова: у двух девушек вдруг нарушения обнаружились. Сначала внимания не обратили, а потом то же самое еще с несколькими произошло, и тогда уж струсили по-настоящему. Без ногтей вернуться – это хоть и некрасиво, да куда ни шло: война и не такое с людьми делает. Но вернуться не женщинами, а неизвестно кем, средним родом каким-то, замуж не выйти, детей не иметь – это уж было совсем невозможно. А к тому шло.
    – Баки очень тяжелые, – сказала военврач. – Нельзя вам такие тяжести поднимать, девочки милые.
    – Так, – сказал Фомушкин, и руки у него задрожали. – Не стирать, пока не вернусь. Приказываю.