Газета 'Земля'

Памяти поэта и гражданина
5 июля 2008 года Чита провожала в последний путь забайкальского поэта, переводчика, публициста – Михаила Евсеевича Вишнякова. Мудрый, талантливый, незаурядный, он казался вечным двигателем в своём стремлении сделать мир лучше, рассказать о нём в стихе и прозе так, чтобы читатель глубже, пронзительней полюбил родной край. Потому что сам любил его беззаветно. Ушёл рано – на 63-м году жизни, из-за тяжёлой болезни.

    Родился 2 сентября 1945 года в селе Сухайтуй Читинской области. Работал табунщиком, мельником, судостроителем, журналистом в газетах и на телевидении. В 70-х годах возглавлял телевизионную станцию «Нива» Читинского телевидения. В 1978 году с отличием защитил диплом в Литературном институте имени М. Горького Союза писателей СССР на заочном отделении «Поэзия». Дипломные стихи вышли книгой «Горький зной» в Москве. В 1979 году принят в Союз писателей СССР (России).
    Около 20 лет работал над поэтическим переводом «Слова о полку Игореве», который академик Лихачёв назвал одним из лучших рифмованных переводов в России. Переводил якутских, татарских, юкагирских и зарубежных авторов. В последние годы стал известен как эссеист и мемуарист, автор воспоминаний и портретов писателей. Плодотворны его труды в жанре исторической миниатюры. Выходит книга детских сказок Забайкалья «Кукушка с макушкой».
    С середины 1990-х поэт начал интересную работу в прозаическом жанре. Его «Забайкальские болтомохи» (романтические и мистические, охотничьи и бытовые истории) – заметное явление забайкальской лексикографии.
    Автор более пятидесяти песен, созданных в содружестве с забайкальскими композиторами. Наиболее известна «Тропинка детства», исполняет Иосиф Кобзон.
    В 1995 году Михаилу Вишнякову было присвоено звание Заслуженного работника культуры России. Венцом творчества стал трёхтомник избранных произведений – итог сорокалетней работы автора.
    В 2005 году в газете «Читинское обозрение» выходит зарисовка о Михаиле Евсеевиче. Приводим её, как есть, – без глаголов прошедшего времени…
    Мы привыкли к признанию издали: Пушкин – был, Есенин – был, Распутин – есть где-то, а Вишняков – рядом, в одном городе! Его публикуют, читают, листают, рецензируют, хвалят, ругают, заучивают, кладут на музыку, но знают ли? Ведь в слове поэта каждый находит себя, а Вишняков-то каков?
    – Сейчас узнаем, – пропустил в дверь смущенную первокурсницу зав. кафедрой журналистики Владимир Тихомиров. – Стихи покажешь. Может, рисунки для «Народного депутата» возьмет. Здравствуйте, Михаил Евсеевич!
    Из-под крышки рыжего дипломата выглянул человек с подпаленными усами, в очках. Сгорбившись за низким для него столом, человек перебирал ворох черновиков, рукописей, фотографий из Акши, Шилки, Хилка… Радушно, умно, проницательно улыбнулся: «Значит, будет у нас молодёжная страница. Я – Михаил Вишняков».
    Страницы не получилось, хотя, пожалуй, именно здесь вышли самые интересные мои материалы: редактор умел находить темы и «цеплять на крючок» юнкоровский интерес. С любовью пестовал каждую публикацию, подбирал картинку, место, комментарий. Летал между домом, редакцией, типографией. По пути ловил строки, рифмы, сюжеты. Восторгался своими и нашими находками. Превратил грубоватый ежемесячник в остроумное, грамотное, тактичное и, несмотря на политическую полярность, все-таки объективное издание.
    Так было когда-то на ЧГТРК, в «Комсомольце Забайкалья» во время «оттепелей» и «отморозков». Найти, придумать, разыграть, чтобы нескучно, чтобы вспыхнуло, опалило, запомнилось! И пусть завтра разбор полетов в начальственном кабинете. Зато ночевал в редакции, выстилая газетой письменный стол. Пропадал в забайкальских степях, где нет дорог, одни направления. Загибался от голода и вьюги в поисках чабанской стоянки и чингисова вала. Устраивал настоящие «бумы» на БАМе… Было! Значит – есть. Значит – будет.
    В этом весь Вишняков. Изматывающий себя, сжигающий дотла, до пепла. А из пепла – стихи, которые уже не сгорят.
    – Поэтом можешь ты не быть, но журналистом быть обязан, – говорил мне, а сам спал по два часа в сутки, чтобы, написав статью, разобравшись с каракулями чужих творений, сочинять! – стихи, сказки, болтомохи. И восхищенный собственным гением, потом черкать на освященном листе отцову фамилию – Вишняков, длинный витиеватый автограф.
    Ученические стихи изучал обстоятельно:
    – Эти пятнадцать страниц, ну сама понимаешь. А вот две строчки – золото. Пойдем, поговорим…
    И через год, три помнит те «золотые» строчки. Помнит и бережет.
    Память поразительная. Ею даже нельзя восхищаться: в наше время экономии усилий такое непостижимо. Есенин, Пушкин, Лермонтов, Смеляков, Рубцов, Некрасов… – практически всё наизусть. История России и Забайкалья в лицах, именах, датах… А сколько в жизни еще приходится помнить? И ведь помнит же!
    – Старых друзей пригласил, – довольный собой, светился позапрошлым летом. – Сказал просто: юбилей. Они, как полагается, подарки захватили. Пришли. Глядь, на столе, кроме прочего, – любимые кирзовые сапоги. Ношены, переношены за четверть века, но вычищены, смазаны и салфеткой накрыты – именинники! А так, когда бы еще встретились?..
    …Тем более, время идет, дробясь суетой, нездоровьем. И видимо оттого, что поэт в России больше, чем поэт, приходится зарабатывать на жизнь, подчиняя талант заказу, ломая и растрачивая себя. И петь эту жизнь. Петь России, потому что куда от него – от высшего предназначения?
    Оно столько дало, но столько отняло! Мать, братья, сын, любовь, пронесенная через жизнь… Неужели всё лишь затем, чтобы зарубки безвозвратных потерь кровоточили рифмой, а люди – читали, листали, хвалили, ругали, заучивали? словно в нечищенных кирзовых сапогах топтали исповедальное слово?..
    Иногда поэт сходит с обложки. Становится просто человеком в светлых брюках, который души не чает в жене и детях. Назло здоровью не может бросить курить. Радуется овощам с самоделкиной теплички. Любит свежесорванный чеснок и сахарную голубицу. Такого Михаила Евсеевича знают в Хилокском районе на станции Хушенга – в моей семье…
    Новости «к нам едет Вишняков» родные перепугались. Мне было наказано уточнять последнюю информацию телеграфным путем. Папе – забыть внелитературную лексику. Брату – вести себя «уже как человек». Сама мама перерыла картотеку забайкальских поэтов, которые до сих пор смотрели на нее лишь со стенда в кабинете литературы, и на всякий случай проконсультировалась у коллеги, которая «знает всё». Коллега, желая приобщиться к великому, всплеснула руками: «Такой человек! Мы с ним лично знакомы. Он ведь приезжал в Хушенгу»…
    Телеграмме «к нам едет Вишняков» перепугались уже односельчане. Фамилия нераспространенная, а на смотрины в наш дом еще никого не заносило! Слухи набухли, но спали, как опара под толкушкой, когда гость наконец ответил на крепкое папино рукопожатие: «Дед Миша. Рад познакомиться». Два охотника ночь просидели за байкой и былью. Потом и дядья мои сошлись на мнении, что не так уж и страшно это – знаменитый поэт. Пусть Валентину Распутину – друг, Толкунову называет Валей, с Остером в сотоварищах ходил, но как бы то ни было, остался «нормальным человеком».
    Вот он каков – Вишняков.
    Я родился для песен в непесенный полдень России.
    Тяжело дозревали намокшие в ливень хлеба.
    И крестьянские вдовы в несжатых полях голосили,
    И ссыпали зерно в непроветренные погреба.
    Над большими дорогами шли косяки перелётных.
    Возвращались солдаты в шинелях, как небо, седых.
    Их встречали в полях.
    Обступали устало и плотно.
    И так долго глядели, так жадно глядели на них.
    Эта послевоенная осень! Как нивы, сырые,
    С молоком материнским впитал непонятливый я.
    Боль несжатых хлебов и протяжные всхлипы России
    С ее грозной судьбой, с драматизмом её бытия.
    Я родился на жатве.
    И вечером с хлебным обозом
    Был отправлен домой, и когда мы въезжали в село,
    У околицы ветер сломал молодую берёзу,
    И багряной листвою мою колею замело…

    * * *
    Увяли глаза, как таежное сено,
    Но где-то в туманных глубинах зрачков
    Таится смешной колокольчик веселья
    И теплится жаркость осенних жарков.
    Пора увядания не остудила
    Улыбку, взволнованный говорок.
    Лесное, мое синеглазое диво,
    Опять разгорается твой костерок.
    Опять на черемуховом полустанке
    Мои остановятся поезда.
    Любить и надеяться я не устану
    И ждать, как не ждал никого, никогда.

    * * *
    Принародно или в час безлюдный
    Он придет однажды и к тебе,
    Разговор мучительный и трудный
    О несостоявшейся судьбе.

    Вспыльчивость и редкие удачи
    Не помогут – и не те лета.
    На земле мы значим то, что значим.
    Остальное – ложь и суета.

    * * *
    Пережил недовольство собой,
    Горе переборол, пересилил.
    Испытал и обиду, и боль
    За сырые дороги России.

    И живу средь людской толчеи,
    Ощутив неразрывность союза
    С тем, чем ранила ноги свои
    Терпеливая русская муза.

    * * *
    От распада смертного и тлена
    Я избавлен – сбережет меня
    Мной освобожденное из плена слово.
    Как защитная броня,
    Не подвластно ржавчине забвенья,
    Холоду прощальной колеи.
    Жизнь и смерть, любовь и удивленье
    В нем увидят правнуки мои.
    Я же буду счастлив от сознанья,
    Что, уйдя в теснины немоты,
    Не оставил там, где был, зиянья,
    Промежутка или пустоты.

    Полосу подготовила Елена СЛАСТИНА