18 дней чюмы

18 февраля

    Сегодня день тревоги. На окраине посёлка мы открыли три чумных очага. Все они оказались родственниками первого умершего. Даже фамилии у них одинаковые. Это тоже Викуловы. Жители, увидев, что начинают заболевать как раз те, кто был на похоронах Петра, указали нам всех, кто его посетил в день похорон. Пришлось выставить ещё девять постов. Это к лучшему. У нас меньше тревоги за будущее.

    В доме Викуловых умерли старуха и ребёнок. Этмар после анализа сообщил, что умерли они от чумы. Узнав это, красноармейцы всего штаба стали волноваться. И для того, чтобы дать больше надежды, мы всех красноармейцев, попавших в карантин, из подозрительных домов перевели в изоляторы. Хотели туда же перевести и менее подозрительных жителей, но боимся, что на всех не хватит изоляторов. Если в одном из них умрёт кто-нибудь от чумы, изолятор для нас уже непригоден. У нас нет дезинфекционных средств.

    Вечером там же, на берегу Аргуни, мы снова жгли трупы. Опять двоих: старуху и ребёнка. Возвращались с этой работы прежней дорогой, мимо Викуловых. Там я снова увидел молоденького красноармейца. Как будто он со вчерашнего дня не сходил с поста. Комендант мне пояснил:

    – Он сам просится и чуть не заплакал, когда я ему объявил, что ему требуется отдохнуть. Как с ним быть? Он, наверное, будет и завтра проситься.

    – Что ж. Пусть стоит. Видно, любит. Хотя по всем чумным караулам отдан мой приказ, который обязывает часового не выпускать на улицу чумных, и если потребуется, то разрешено пускать в ход и оружие. Не хотел бы я быть на месте этого влюблённого Фёдорова.

    

19 февраля

    Удивительный день. Санитары категорически отказались помогать нам в какой бы то ни было работе по ликвидаций эпидемии. Они заявили, что пусть их расстреляют, они умрут сразу, а от чумы помирать не хотят. В штабе тоже работа стала. Утром, когда я туда захожу, писаря подходят ко мне и спрашивают, красные они или нет. Когда я говорю, что они совсем бледные, они не верят и начинают рассказывать, что тот или другой уже третий день горит, как в огне. Я обыкновенно щупаю пульс, пробую лоб, – всё нормально. Конечно, их работать не заставишь. Все разговоры у них, да и у всех, только о чуме.

    Теперь на нашей обязанности лежит кормёжка всех подозрительных по чуме. Странное выражение: как будто чума и контрреволюция – одно и то же. В силу этих обязанностей я опять со Степаном Александровичем носил провизию Викуловым. Как только мы вошли, жена Петра бросилась на меня с криком:

    – Я уже больная, и в этом ты виноват. Я скоро умру. Все мы умрём, так с нами умирай и ты? Она хотела сорвать с меня маску и плюнуть в лицо. Но Степан Александрович вовремя оттолкнул её так, что она упала на пол и сразу успокоилась.

    За печкой у неё была люлька с ребёнком. Там он всегда плакал монотонно и нудно. Сегодня плача не слышно. Наверное, ребёнок умер. По словам Этмара, дети умирают раньше взрослых. Инфекционный период у них короче.

    Нюрка сидит по-прежнему у окна и смотрит сквозь обледеневшие стёкла на своего жениха. Он третьи сутки несёт свой любовный пост.

    Сегодня Нюрка решилась и расспросила нас, как ей быть, чтобы не заболеть. Степан Александрович дал ей маску, сулемы и объяснил, как пользоваться. Она сразу же нацепила маску себе на лицо и показалась в своём новом наряде жениху. Не знаю, как он на это отозвался, но глаза у неё были счастливые. Видимо, в этот момент был счастлив и он. Пусть надеется. Хотя, изучая эпидемию 1910 года, я не нашёл ни одного случая, чтобы заражённые выздоравливали. А что она заражена, в этом мы не сомневаемся.

    В соседнем доме умерли все красноармейцы. На краю умерло трое, и все они из фамилии Викуловых. У нас на сегодня семь трупов. Но сжигать мы будем только четыре. Для остальных не хватит топлива. Хотя мы уже добыли дров. Нам сослужил службу один сарай, оставленный белогвардейцами. Вот тут мы извлекли пользу от белых.

    Продолжение следует...