Проклятье бабки Тугуновой

    …В себя пришёл на кровати. Из белого облака – белого халата – прорезалось знакомое лицо медсестры Насти Нестеренко. Когда-то давным-давно Виктор учился с ней в параллельных классах. Смуглая, большеглазая, стройная она привлекала внимание мальчишек, в том числе и его. До любви не дошло. После окончания школы Настя уехала в город, поступила в училище, потом по направлению работала в одном из северных районов, вышла замуж. В родное село вернулась с мужем-офицером в отставке и двумя сыновьями.

    Иногда встречались, случайно встречались. Здоровались. Никаких разговоров, воспоминаний о школьных годах не было, а других тем для разговоров не находилось.

    …Из-за Насти молча, без всякого выражения на лице, смотрела Полина. От Насти веяло теплом. От Полины – равнодушием, холодом.

    – Лягте на живот. Мне надо посмотреть спину, – почему-то на «вы» обратилась к нему Настя. Виктор оперся левым локтем в твёрдый край кровати. Боль пронзила тело.

    – Не могу. Больно. Аж в затылке и в пятках больно.

    Настя встала со стула, кивнула головой Полине, и они вышли из комнаты.

    Минут через десять вернулись.

    – Вам надо показаться городским врачам. Я дала Полине таблетки от боли. У меня они всегда в сумочке. Посоветовала вызвать нашего районного врача. Он человек хороший, отзывчивый, но молодой, без опыта. Отдохните, подлечитесь и попросите направление в областную поликлинику. Спина, позвоночник – это важно, серьёзно.

    …Диагноз областных специалистов был устрашающим и звучал как смертный приговор. Лечение быстро, не прожевывая, проглотило всю животину – корову, свиней, овец, гусей, уток, кур… Расставаться с хозяйством быстро и бесповоротно приходилось ещё и потому, что уход за ним требовал хорошего здоровья и крепких сил, а они убывали быстро.

    Несмотря на то, что Губанов чуть ли не питался лекарствами, впихивал в себя пригоршни таблеток и стаканами пил капли и настои, спина медленно умирала.

    Поднимаясь утром с кровати – медленно, трудно, кряхтя и охая – Виктор долго, тщательно, до боли в суставах заламывая руки, натирал спину разными кремами. При этом он зло косился в сторону комнаты Полины и вышёптывал, выхрипывал в адрес жены страшные ругательства и проклятия.

    Полина и Виктор уже давно жили в разных комнатах и даже не разговаривали, обходясь двумя десятками слов, типа: «Где моя ложка?», «Опять дверь не закрыл», «Я тебе не слуга», «Не хочешь – не ешь», «Не нравится – вари сам».

    Полина надолго уходила из дома. По полдня гостила у подруг, соседок. Виктор часами находился в гараже. Топтался вокруг машины. Постукивал по шинам. Заглядывал в кабину. Вспоминал дороги. Дорожные встречи. Вспоминал и проклятие бабки Тугуновой; вспоминал со злобой, раздражением и каким-то смутным суеверным страхом: «…Подумаешь, подзаработать хотел. Ну, продавал разную «химию». Но ведь не навязывал, не вливал в хайло каждому алкашу насильно. На всех этих «фунфуриках» написано: «Не для внутреннего употребления», «Лосьон косметический» и т.п. Ну, а если алкаш всякую гадость в глотку себе, как в помойку, выливает, причём здесь те, кто этот лосьон делает и продаёт…»

    В сотый раз повторял Губанов это оправдание. Про себя, вслух повторял и не думал, не догадывался, что потому и повторяет, что сам не может хотя бы перед собой оправдать себя.

    Сны Губанова, как ни странно, даже при болях в спине видел редко. Но зато запоминал их надолго, хотя иногда очень хотелось забыть.

    Особенно хотелось забыть повторяющийся.

    Солнце в полнеба. Поля, луга в полземли. Стоит он, Виктор Фёдорович Губанов, у распахнутых дверей своей автолавки. Красиво, высоко стоит. Над толпой сирой серой орлом парит. Одной рукой бросает в толпу «фунфурики», другой – деньги в карманы засовывает. Много денег. Красивых, разноцветных. Но не количеству денег, не красоте их радуется он – Виктор Фёдорович – величию своему, силе своей, взлёту над толпой.

    Радуется, ликует сердце Виктора. И вдруг, словно кто ковш ледяной воды плеснул – у всех в сирой и серой толпе одно лицо – бабки Тугуновой! Губы тонкие, бледные, злые. Глаза холодные, от горя полумёртвые, насквозь пронизающие. И голос – общий, не очень громкий, но сердце, душу леденящий:

    – Проклинаю!..

    Страшно. Тянутся к горлу сухие, костлявые, корявые старушечьи руки. Страшно.

    Закричать бы, позвать на помощь Полину. В соседней комнате спит она. Но уже давно он и она рядом, но не вместе. И чем дольше длится отчуждение, тем дальше расстояние, тем выше ледяная стена.

    Окончание в № 50…