О бураке, картофляниках

…жизни, людях и войне

Когда войны ещё не знали

    Родилась я в 32-м. В Покров. В селе Малосельцы Мирского района Гродненской области Республики Беларусь. Перед войной в семье было шесть детей. Кроме меня – Александра (Шура – 1926 г.р., Миша (1928), Павел (1934), Ваня (1937), Петя (1939). В 1942 году родилась Люся.

    Сколько помню, родители вставали ни свет ни заря и ложились спать далеко заполночь. Жили мы небогато, но оборванцами не ходили. Родители на поклон к кому не ходили, всё своим трудом доставалось. И нас с ранней поры всему учили. Хозяйство у нас было небольшое, всего помаленьку, но за всем надо было смотреть и всякую работу вовремя делать. Были у нас корова, конь, козы, овцы, свиньи, гуси, куры.

    В детстве я у четырёх хозяев пасла курей, окромя своих. Потом стали свиней пасти; помню, у всех свиней были проволочкой завязаны рыла, чтобы землю не рыли. После свиней начали овец пасти всей семьей (штук 100 отец набирал), потом минимум 20 коров со дворов пасли. Всё это ещё когда в школу не ходили.

    Спасибо маминой и папиной сёстрам – они всегда выносили в дорогу что-нибудь: где хлеба, где сало, где картофляников (картофельные оладьи. – Прим. ред.). И мокнешь, бывало, до нитки, если не ожидаешь дождя. Да и взять-то с собой – ни обуть, ни одеть – путём не было. Босоногими бегали всё лето.

    Пока пасёшь, ещё и вяжешь. Свяжу кому-нибудь носочки – глядишь – немножко заплатят... Вязать я начала – ещё шести лет не исполнилось, а ткать – с шести.

    Сеяли мы понемногу пшеницу с рожью, гречу и овёс, лён и подсолнух, и картошку, и сахарную свёклу, тыкву – всё и не упомнишь. Отец посадил сад с яблонями, грушами, сливами, черешней и разной ягодой. Летом надо было за всем приглядывать: пасти живность, пропалывать от сорняков всё, что насадили, и вовремя поливать водицей из колодца, реки – притока Немана.

    Ближе к осени наступает пора урожай собирать, да так, чтоб всё сохранить и в дело употребить. Ещё семи не исполнилось – пошла жать (серпом). Парни помогали папе, а мы, девчата, – маме, все заготовки – на нас. Семена пшеницы и ржи отец с братьями (когда они подросли) отвозили на мельницу и перемалывали в муку, силос пускали на корм скоту. Косили коняшину (трава по-белорусски) на корм скоту. Буряки и тыква шли на каши. Из сахарной свёклы делали сахар. Варили варенье, компоты – всё заливали в банки. На компот также сушили яблоки, грушу, сливу, разные ягоды. Мама из морковной ботвы делала большие запасы чая. Из семян льна и подсолнуха выгоняли масло. Из стеблей льна, овечьей шерсти сучили нитки, и мама, а потом и мы с сёстрами, ткали холсты. Выращивали табак – лист крошили на табак, а стебель – на махорку. На базар папа с мамой много чего возили – купили корову.

    С наступлением холодов мы обматывали ноги холстом, а поверх надевали лапти. Лапти разные плели из лыка папа и братья Миша и Павел, а мы с мамой портяночки ткали, большим крючком из верёвки вязали носочки и чулочки (панчихи).

    С холодами в деревне начинался забой живности, и опять спокойно не посидишь. Вот, к примеру, забили свинью, она полностью употреблялась в дело: кишки промывались и использовались для приготовления колбас, кости пережигались и шли на корм курицам, из мяса и сала делали тушёнку, окорока. Мама была на все руки мастерица; к примеру, из бычьей и козьей шкуры она делала полушубки – до сих пор храню, в них даже пуговицы самодельные. Зимой, помимо хозяйства, много ткали, шили, вышивали, вязали: носки, варежки, платки, штаны, рубахи, платья, скатерти, рушники, одеяла, простыни, газетницы, самоварницы, шали, ковровые дорожки, половики, шапки, рукавицы, мешки. Плели верёвки. Куклы себе сами шили.

    Праздников было много, всех и не вспомнишь. По хатам с красивыми песнями, шутками молодёжь ходила – колядовала, а нас, детвору, в Пасху одаривали пирогами, сладостями. Большой праздник был в Янка Купала (Иван Купала. – Прим. ред.) с хороводами, песнями, танцами. Перед этим вечером все родители выходили на улицу и садились на лавочки и караулили молодёжь, чтоб они чего нужного на костёр не унесли.

    Как бы ни жили, нас всегда учили бережливости. Маленькая дырочка появилась – сразу заштопай. С нами жила мамина мама, так она нас приучили ни один кусочек хлеба скоту не давать – всё сушили и в большую бочку складывали. Бабушка приговаривала: «Мои родители и я голода хлебнули, не дай бог и вам хлебнуть». Мы тогда этих слов не понимали, а вот когда пришла война, всё поняли, прочувствовали. У меня сейчас всегда пару ящиков сухарей стоит. Когда перебои с хлебом – достаю...

    Не только себя кормили – ещё и государство часть забирало. Налог был на всё хозяйство: на коров (молоко, масло), на свиней (кожу), на куриц (яйца), на овец (шерсть). Сами отдавали, никто не заставлял, всё сданное оплачивалось… Стебли льна сдавали – нам говорили, что из него делают порох.

    

Первые немцы въехали с гармошками

    Как-то в деревне всех собрали и сказали, что надо организовывать колхоз. Все сказали, что если папа будет председателем, то все запишутся. Папа не хотел быть председателем, но его уговорили. После этого стали жить на трудодни. Трудно папе приходилось: не все хотели трудиться в полную силу, а как трудодни делить – все тут как тут. Папа был справедливый, честный, грамотный, всё считал так, что его никто не мог обмануть. За это его и уважали, даже старики за советом приходили.

    Когда началась война, около деревни стрельба была. После там трёх наших солдат убитыми нашли, их там и похоронили. Уже после войны перезахоронили в братской могиле в Турце.

    Первые немцы в деревню въехали на грузовой машине с гармошками, мы давай от них прятаться, а они смеются, говорят: «Нас не бойтесь, мы коричневые, бойтесь тех, кто в чёрном. Мы вначале не поняли. Поняли позже, когда пришли немцы в чёрном – кого арестовали, некоторых расстреляли, молодёжь в Германию погнали, сожгли несколько сёл, что поближе к лесу были… Мы сильно боялись за Шуру и Мишу – моих старших сестру и брата, ночью их папа куда-то увёз, мы их до освобождения не видели.

    Вскоре в деревню привели много наших солдат. Солдатам разрешили проситься к жителям в работники. Солдаты, чтоб их взяли, говорили: «Хозяин, возьмите, мы мало едим, спать будем, где угодно, хоть со скотом». Жили, помогали по хозяйству. Однажды неожиданно приехали немцы и всех наших солдат забрали и куда-то увели. Говорили, где-то партизаны убили большого немецкого начальника…

    Однажды к нам зашла еврейская семья и стала просить, чтобы приютили их ребёнка, папа сказал: «Мы бы приютили, но нас предупредили, что если кто приютит семью евреев или цыган – всех расстреляют и всё сожгут, а у нас в деревне свои полицаи, быстро дознаются. За доносительство обещали награду. Всегда может найтись плохой человек». Помочь не могли, и все плакали.

    Как-то раз пришли полицаи – арестовали папу и сказали, что повели его на расстрел, так как он был председателем колхоза. Мы перепугались, сильно плакали, много народу согнали, много говорили, кричали. Но папу всё же не расстреляли. А у него сразу седина появилась.

    

Раненый в скирдах

    Однажды под вечер в небе был бой. Неожиданно маленький самолёт загорелся и полетел к земле. Рано утром папа пошёл косить конюшину и нашёл лётчика. Спрятали его в скирдах, мама перевязала. Через некоторое время, когда лётчику стало легче, папа куда-то его увёз. Когда немцев прогнали к нам, стали приходить письма от лётчика. В последнем письме он писал, что летит на Берлин и что скоро приедет к нам в гости. Так и не приехал. А вот его шлём остался, я его в Сибирь привезла, а сын его в музей авиационного завода в Иркутск передал: там делали самолёты, на которых в войну летали.

    

Освобождение

    Однажды папа рассказал маме, что его двоюродный брат был в партизанах; когда была блокада партизанского отряда в лесу, он привязался ремнём к стволу дерева, шальная пуля попала ему в живот, и он умер.

    Партизаны тоже разные были. Уже перед освобождением к нам в деревню пришли и начали везде лазить и забирать всё, что им понравится. Забрали у нас единственную корову-кормилицу. Папа стал возмущаться, его чуть тут же и не застрелили. После войны мы нашли корову в другом селе, её нам так и не отдали, сказали, мол, партизан очень заслуженный. Обидно и больно было.

    Перед освобождением пришли люди и сказали, что будет бой, и чтобы все прятались. Мы всей деревней побежали в бывшую панскую усадьбу, там большие погреба были, а немцы, наверно, подумали, что мы партизаны, и давай по нам из пушек стрелять – некоторых поубивало, некоторых ранило. Страху натерпелись, наплакались. Долго сидели в погребах.

    Недалеко от села наши разбомбили немецкую колонну, было много убитых, рядом с горящим танком лежала женщина в немецкой форме, у неё ноги были оторваны, вся в крови… Страшно.

    Когда через село проходили наши военные, командир оставил папе раненую лошадь. Папа пошёл в соседнее село к знакомому лекарю. Лекарь сделал мазь на яйцах, стали смазывать лошади раны. Все её полюбили, особенно младшие братья Павел и Ваня. Они ухаживали за ней, рвали траву, чистили. Сивка выздоровел, привязался к ребятам, отзывался на их зов.

    

Несмотря ни на что

    Папа нас с раннего возраста учил грамоте. Сделал специальные досточки, на них можно было писать мелом. Однажды к нам зашёл местный художник, увидел меня и решил написать портрет. Тогда это в диковинку было. Портрет написал, смотрю я него и вздыхаю: всё правда – маленькая, в простеньком тёплом платье, лопаточках, сижу, о чём-то думаю. Художника звали Михаил, он жил в деревне Загорье и, говорят, был родственником известного белорусского писателя и переводчика Ивана Брыля.

    В школу я до войны пошла, а как немцы пришли – сразу школу закрыли, другая жизнь началась. У учительницы по вечерам молодёжь собиралась. Однажды учительницу арестовали и увезли, люди говорили, что её фашисты расстреляли. Папа нас учил дома, вместо классной доски была дверь, на ней и писали.

    После освобождения заработала школа. Вначале в школе писали даже на газетах, после появились тетради с серыми твёрдыми листами, мы им были рады. Приходишь со школы, сумку вешаешь на гвоздик, поешь и – помогать родителям, а потом в колхоз. Вечером надо выучить уроки, порой чуть не спишь за этим столом, а попробуй плохо учиться – папа строго с нас спрашивал, он сильно боролся за науку.

    Если не поздно – обязательно нитки из пряжи посучить – надо повязать носки, варежки. Много вязаных вещей и продуктов отправляли на фронт. Помню: ребята уходили на войну – им настряпали ватрушки. Мало кто вернулся домой. Из тех, кто вернулся, некоторые умерли от ранений.

    Мы подросли и стали в колхозе работать наравне со взрослыми. У меня была лошадь по кличке Серко, она меня любила. Однажды мы скакали быстро, и она неожиданно споткнулась, я полетела кубарем через её голову, она за мной. Если б упала на меня, то раздавила б. Я даже испугаться сразу не успела. А она соскочила и с жалобным ржанием ко мне подошла, стала обнюхивать и жалобно фыркать, я расплакалась, стала её обнимать и целовать, отлежалась, девчата помогли, и снова пошла работать.

    Вечерами с девчатами собирались у кого-нибудь: вязали, делились своим умением, рисунками, пели песни.

    У нас в селе школа была четырёхклассная. После стали ходить в соседнее село Турец за пять километров от нашего села. Ходили в любую погоду: и в грязь, и в стужу. В школе были хорошие преподаватели. Появились новые подруги. Со мной за партой сидела девочка-сирота, их деревню фашисты сожгли, погибли её мама с братьями, а она чудом осталась жива. Папа у неё погиб на фронте.

    После уроков мы по весне часто ходили на посадки леса. Сейчас в этих местах вырос настоящий большой лес. Занимались спортом, я любила лыжи, даже ездила с командой на соревнования.

    За то, что мы работали в колхозе, родителям палочки ставили. Поэтому нам сейчас никаких льгот не полагается, в списках-то нас нет. А кто в то время о льготах думал?

    

Всё познаётся в беде

    Всякие люди были, и недобрых хватало. После войны пришла советская власть. В магазине стала появляться ткань, решили так: сегодня берут с одного края, на завтра – с другого, чтобы всем досталось. Папка говорит одному хозяину: «Вы же тот раз брали, теперь наша очередь, у нас же тоже семья большая». А тот отвечает: «А кто виноват, что твоя, как свинья, нарожала?» Люди стали этого мужика ругать. Папа сильно переживал.

    В войну в Турцах наши сильно бомбили, и люди закапывали свои вещи, а сами разъезжались по ближайшим сёлам. К нам в Малосельцы приехала мамина двоюродная сестра, через два дня после бомбёжки поехали назад, а там всё откопано и разворовано, но Бог понаказывал, ох, понаказывал за слёзы людские. Помню, про одних рассказывали: пришли в церковь, и на них признали красный платок, плюшевую куртку, которые были спрятаны в разграбленном тайнике, а дома нашлось и самотканое покрывало…

    

Как сибирячкой стала

    Мне нравилось учиться, однажды мне предложили идти учиться в педкласс, стала пионервожатой. Всё бы хорошо, да жили мы очень скромно, и с питанием было трудно, и с одеждой. Младшие братья подросли, их надо было учить, папа сильно заболел. Пришлось мне со слезами оставить учёбу. Получила справку, что шесть лет выработала (трудодней), паспорт получила и смогла из деревни уехать в город к сестре, в Вильнюс. Если трудодни не выработаны, то в город не отпускали; если документов нет, то в городе тебя никто не пропишет. Я стала работать на обувном заводе. Зарплата была небольшая, но часть денег отправляла в деревню.

    Отец пошёл на пенсию. Первая пенсия колхозная у него была 8 рублей, потом 12, потом к этому давали корове корм, сено, всякого зерна; если били скот, то давали мясо.

    В Вильнюсе я познакомилась с Николаем – парнем из Сибири, поженились. Ему оказалось в наших местах не климат, стал болеть. Пришлось ехать в Сибирь. Так в 50-х я оказалась в селе Иван-Озеро. Родители мужа выделили нам маленький домик ещё дореволюционной постройки. Непривычно вначале было жить в Сибири. Поразило, что в деревне никто не ткёт. Все удивлялись, что я всё делать умею и в огороде, и дома. В свободное время всё вязала, шила, штопала, самое лучшее – на продажу. Жили скромно, каждая копеечка на счету. Постепенно завели коз, свиней, куриц.

    Тараканы в Сибири оказались маленькие, наши-то, белорусские, – со спичечный коробок. На ночь за печку поставишь чугунок, на дно немного картошки, а утром он кишит от тараканов, скорее их – на мороз или курицам.

    Муж – мастеровой, построил новую усадьбу, справили новоселье. Долгие годы работала почтальоном, после – на железнодорожной даче. Вырастили двух сыновей. Так жизнь и проходит в трудах и заботах. Сейчас внуки, правнуки наезжают, не забывают.

    После второго инсульта ходить не могу. Врачи недоглядели, пришлось ногу отнять, ослепла совсем. Спасибо моей соседке Анне Кравцовой, часто навещает. Администрация наша арахлейская не забывает, на День пожилого человека всегда подарки привозят. Железная дорога и благотворительный фонд «Почёт» тоже не забывают – немного деньгами помогают. Бюро медико-социальной экспертизы №3 по Забайкальскому краю за два дня оформило мне первую группы инвалидности и выделило кресло-коляску. А медицина наша беклемишевская за пять лет, что лежу, два раза заглянула, и то случайно. Надо бы лечь в больницу, капельницы поставить, а нельзя, таких, как я, планово не принимают, только в экстренных случаях, когда совсем худо… А так одна надежда на скорую помощь, они меня не раз выручали, благодаря им и близким живу.

    

    Записал Михаил Сапижев