В краю лам Забайкалья

(Chez les Lamas de Sibérie, 1909)

Гл. 10. Пребывание в Чите

    На следующий день появления моего в Чите я был свидетелем враждебности русского духовенства к религии коренного населения. Несколько лет назад, по случаю Дальневосточной выставки, которая состоялась в столице Забайкалья, был построен очень симпатичный буддистский храм. Предполагалось, что в нём не будут проходить службы, и он останется в виде музея религии лам. Для лам это стало делом чести, и они послали в него древние предметы культа. Хамбо-лама был одним из наиболее важных дарителей. Создание музея не понравилось читинскому епископу, который вначале не осмелился ничего возразить, но когда новый губернатор был назначен, епископ изложил ему, что музей – больше не музей, что коренные жители приходят туда молиться, что там проводят жертвоприношения, и что число монгольских церквей определено законом, а читинский музей является только подпольным храмом… Это было далеко от правды. Губернатор слишком легко поддался убеждению и, желая, вероятно, начать службу каким-либо проявлением власти, приказал опечатать храм. Когда хамбо-лама направился туда и не мог войти, ему сообщили, что музей закрыт навсегда, и что собранные благодаря ему коллекции будут разрознены и распроданы. Он был глубоко уязвлен.

    Что касается меня, я очень сильно переживал это закрытие, поскольку мне хотелось сфотографировать множество предметов в музее; я вбил себе в голову попытаться его открыть. У меня было много рекомендательных писем министров и очень милое письмо господина Семёнова1, выдающегося президента Императорского географического общества, влияние которого было очень велико, он сделался покровителем сибирских музеев. Я написал губернатору, который меня принял и был очарован случаем вернуться к решению, которое он слишком поспешно принял. Он повёл меня в музей, сломал собственноручно печати, дал возможность всё увидеть, передвигать и фотографировать. 

    Некоторое время у меня были в кармане ключи от музея, в городе разнеслись слухи, что один француз назначен хранителем. Музей не был закрыт после моего отъезда, и результаты приключения были чудесны для меня. Монголы узнали, что появился человек достаточно влиятельный, чтоб заставить губернатора открыть музей. Мне придавали слишком чрезвычайную роль, но я смог ею широко воспользоваться, и ламы, которых я видел впоследствии, принимали меня как друга, приверженность которого им известна.

    Чита – город скучный и печальный, прислонившийся к горе. В нём полторы тысячи домов, деревянных по преимуществу, 10 церквей и один монастырь. 13 школ, одна мужская и одна женская гимназии. В Чите находится высшая администрация области, военное командование, интендантское управление, и т.д. В 1899 году была организована выставка местной промышленности и сельского хозяйства. Эта выставка дала довольно полное представление об экономической жизни области. На ней был зал продажи усовершенствованных орудий и инструментов, которыми могли воспользоваться поселенцы, образцовые огород, оранжерея и пасека. 

    В городе есть музей естественной истории, в нём мало места, но коллекции богаты и любопытны. Они были собраны его хранителем, господином Кузнецовым, политическим ссыльным, о котором все французские путешественники сохраняют самые тёплые воспоминания.

    По возвращению в Читу хамбо-лама очень тепло меня поблагодарил за моё вмешательство, затем доверил мне свои печали и трудности. Ему пришлось много бороться, кто-либо моложе сделал бы больше, он чувствовал себя старым и упавшим духом. Говорил он мягко и тихо, мы стали друзьями. 

    – Много ли ваших детей переманиваются попами? 

    – Да, – отвечает хамбо-лама, без особого желания сказать больше, но меньше, чем об этом говорят. Я не стал спрашивать Иролтуева на эту тему, я бы поставил его в очень неудобное положение; это не ему жаловаться мне на чиновников и попов. Я уже знал весьма мало поучительные истории. У меня была в руках карикатура, на которой изображён был страшный чиновник с плёткой в руках, с разинутым ртом он вращал глазами. Все напуганные буряты подбегают к нему с палками, на которых висят куски мяса или бутылка, баран или несколько банковских билетов. И каждый бурят толкает палкой в рот подарок, который он принёс; чиновник глотает всё: овец с шерстью, водку с бутылками. Вторая карикатура, также грубая, как и первая, показывает чиновника в виде переваривающего добычу удава.

    И сколько было упомянуто таких историй! Ветеринару нужны деньги. Срочный визит к бурятам: «Вы мне не сказали, что ваше стадо больно. Оно, видно, может заразить всю область. Надо забить эту овцу, эту и эту». Всё стадо может туда последовать. Но из бурятских карманов появляются монеты и бумажки, и здоровье стада восстанавливается на глазах. А вот реальная история: губернатор разрешил возвести огромную статую в храме. Высота была установлена постановлением генерал-губернатора. Заказанные части статуи прибывают из Поднебесной, но они немного превосходят разрешённые размеры. Буряты надеются, что об этом никто не узнает, но пристав узнал всё. Прибегает в бешенстве, угрожает: «Статуя будет разрушена, штраф выплачен, монахи идут в тюрьму». «Наши добрые буряты сильно испугались, – говорит один из моих друзей, – но всё решается арифметикой, она – замечательная вещь. Стопка банковских билетов и монет уменьшила соответственно высоту статуи». (Возможно, речь идёт о гигантской статуе Майдари в Агинском дацане. – Прим. перев.) 

    Попы получают небольшое вознаграждение за каждое обращение в православие; один и тот же человек может принести двойное вознаграждение, он записывается под разными именами, что приводит в отчаяние статистиков. Бурят совершил проступок; пусть он обратится в православие, тогда и дело замнут. Молодая пара хочет заключить брак, а их родители против. Тогда они находят попа, он их крестит и обручает. Все эти новые православные – весьма плохо убеждённые христиане, которые стараются возвратиться к ламам. «Очень трудно, – сказал однажды Субургаев, – красть души!»

    Обо всем этом хамбо-лама не хочет говорить, тема очень жгучая, и он сдерживается. 

    «И однако, – сказал я ему однажды, – много раз вы лечили попов, которые вас принимают как врача. Если бы у них были ваши знания, если бы к ним обратились, были ли бы они столь же милосердны, как вы?» И Иролтуев мне просто ответил: «К какой бы религии он ни принадлежал, священник есть священник; он помогает всем страждущим; его первый долг – быть милосердным, и поп бы позаботился обо мне!»

    

Гл. 11. В монастыре Аги

    Долог путь от Читы до монастыря Аги. Поезд, идущий до Сретенска, я покидаю на станции Кайдалово, откуда идёт Трансманьчжурская магистраль. Места, которые пересекает железная дорога, носят бурятские имена, но, к несчастью, дирекция дороги не захотела их сохранить. Вместо природных, с сочным колоритом имён, станции называются Андриановка, Бурятская... Разнообразия мало в названиях русских городов и сёл, слишком много созвучий с названиями властителей и религиозных праздников.

    В Могойтуе (Mogoïti) я вышел, надеясь найти экипаж. Скромный вокзал находился посреди степи, с двумя-тремя домами вокруг. Через два с лишним часа я увидел маленькую одноколку, из которой мне махал руками лама. Это был Череп Бадмаев, которого я узнал по дороге в Гусиное Озеро. Он хотел меня подвезти, но дорога была длинна, со мной багаж, а он один заполнял всю тележку. Впрочем, вдали я услышал бренчание бубенчиков, и тарантас с тройкой лошадей летел на всей скорости к станции, и скоро я уже катился по дороге в Агу. 

    Агинская Дума находилась в 37 километрах от станции, дорога была неплоха, она шла по обширной холмистой степи. Погода была прекрасная, солнце склонялось к закату, но было ещё очень жарко. Вокруг росла редкая трава, которую иссушило безводное лето и сожрала саранча. Достаточно было сделать несколько шагов в сторону, как они сотнями, стрекоча, подскакивали вверх, раскрывая свои красные или голубые крылья. Сурки и хорьки грелись у своих нор. Они не прятались при шуме тарантаса, отбрасывающего гигантской длины тень от заходящего солнца. Мы въехали в просторную равнину, которую золотили лучи солнца, и кучер сказал: «Хороша наша степь! Не так ли?»

    Да, красива, хороша агинская степь, чарующая даже беднягу, везущего меня, хороша густыми запахами, таинственными просторами, миражами, делающими летние вечера ослепительными. И равнины сменялись равнинами, и садящееся солнце по мере снижения к горизонту светило обманчивыми ласковыми лучами. Вскоре оно исчезло, и горизонт стал огромной палитрой, полной блистающих красных, зелёных, голубых красок, которые вскоре смягчились в мозаику розовых, серо-жемчужных и лиловых цветов.     

    Скромная Дума выглянула передо мной среди всех этих цветов, кучер погнал лошадей в галоп и резко остановил перед домом, в котором уже горели лампы; вышло два китайских торговца, залаяли местные собаки, а вокруг нас из бесконечной равнины исходили ночные запахи. Ночь с холодом и волками, блеяли жалостно овцы в стаде.

    От Агинской Думы зависело восемь больших групп, восемь бурятских родов. Впрочем, представители этих родов очень перемешаны; уже не то время, когда молодые люди женились на девушках своего племени. (…) В селении было несколько китайцев и русских, занимавшихся торговлей и ростовщичеством. Были также буряты, перешедшие в православие; они были самыми несчастными из всех; они были в плохих отношениях со своими братьями, а русские не признавали их за равных. 

    Я должен был долго оставаться в Думе: почти каждый день за мной заезжал тарантас, отвозивший меня к ламам. На следующий день кучер бурят, которого назначил ко мне глава Думы, тайша, пришёл ко мне и приветствовал насколько мог величественно. 

     «Как тебя зовут?» – спросил я его. «Моё имя Будда», – ответил мне кучер. Я показался ему немного удивлённым, и Базаров принялся смеяться. «Наши имена часто берутся среди имён воплощений Будды. Мою жену зовут Дара, как Добрая богиня. Я же, парень довольно спокойный, ношу имя Чойджила, как у бога, царствующего в аду». 

    Агинский монастырь находится в шести километрах от Думы. Он не производит столько впечатления, как монастырь у Гусиного Озера, однако он очень просторный, и вокруг главного дацана находятся главные сумэ – храмы, возведённые в честь святых божеств. О, какую прекрасную встречу устроили мне в этом прекрасном монастыре! Сколько прекрасных воспоминаний унёс я из него! Моё читинское приключение и рекомендация хамбо-ламы обеспечили мне совершенно дружеский приём. Старый шэрээтэ Галсан Чайдак Сундоров принял меня с наивозможной вежливостью в своём доме. Во дворе, где он был построен, находилась войлочная юрта и белая с голубым монгольская палатка, в которых он любил отдыхать летними вечерами. Внутри дом – красными и коричневыми материями с большими цветами; ковры везде были чисты. В витрине статуэтки казались позолоченными, с богом Абедой на почётном месте. 

    (…) Обед начался; сначала подали кочар (khochar), рубленное и скрученное в тесте мясо, с очень приятным ликёром из местных ягод; бузе (bousés), скрученное мясо в тесте, похожее на знаменитые сибирские пельмени, но эти сделанные на пару; затем последовал суп с лапшою и мясом, под названием коемин (koemine), он был превосходен, за это я поздравил повара, и старый Сундоров с видом знатока сказал мне, прищёлкнув языком: «Завтра будет шило (chilo), это ещё лучше, вы скажете ваше мнение!» 

    Трапеза закончилась, и мы направились в дацан. Тарбаев, знания которого я уже успел оценить во время обеда, шёл рядом со мной. Старый шэрээтэ был довольно грузен и тяжело держался на ногах, он согласился сесть в мой тарантас, чтобы переезжать из одного храма в другой…

    

    Продолжение следует… 

    1Пётр Петрович Семёнов-Тян-Шанский – выдающийся русский географ, учёный и общественный деятель, первым из европейцев исследовавший горы Тянь-Шаня. C его помощью были организованы экспедиции Пржевальского, Потанина, Козлова, Миклухо-Маклая, Обручева.