Рассказ-быль Анастасия Зайцева (Григорьева) Окончание. Начало в №5 Вот однажды пьяный захожу домой, жена у плиты что-то делает. Не понравилось мне, что в мою сторону даже не повернулась, не глянула. Хвать её за руку, подтянул к себе и только замахнулся, чувствую хороший такой удар сбоку по голове. Аж искры из глаз посыпались. Очнулся немного погодя, глаза открываю, вижу, что лежу на полу, а за столом сидит Нинка и какой-то мужик в тельняшке, молодой и сильный. Чай пьют. Всё во мне вскипело, вон, думаю, что делается – хахаля-защитника нашла. Рванул я с пола, схватил кочергу и на этого мужика. А парень-то не промах был, мигом меня скрутил, отобрал кочергу, раза два уже в ограде с размаху заподдел меня, потом поднял за шиворот, открыл ворота и пнул. Поднимаюсь с земли, а он стоит руки в боки и заявляет: «Ещё раз сюда зайдёшь, убью». Мог бы я мужиков-парашютистов поднять на войну за такую несправедливость, но посидел-подумал – ведь на смех поднимут. Под молчок уволился и уехал. Вылез из поезда на какой-то железнодорожной станции. Добрался до деревни, мне тогда неважно было, до какой, в общем, до первой попавшейся. Подыскал брошенный старый домик да, думаю, буду мало-мало обживаться. Только к тому времени так к спиртному привык, да ещё горе у меня такое, казалось мне, огромное, что заливал каждый день. Иду как-то по дороге, сидит на скамеечке у своего дома бабёнка, и красавицей не назовёшь, но и не совсем уродка. Подсел, разговорились. Выяснилось, что брагой да самогонкой приторговывает, одна живёт. Завела меня к себе, отогрела, накормила. …И остался я у неё. Прошлое старался не вспоминать, а так жил – день прошёл, и ладно. Несколько лет так прошло, поди, десять, может, чуть больше. Мать у меня жила в той деревне, где первая семья была, и решил я съездить мать навестить, а то ведь все эти годы знать не знал, как и что там. Приехал, родственники сбежались, мать на стол наготовила, и вдруг заходит паренёк, высокий такой, и обращается к моей матери: – Бабушка, у нас в субботу свежина будет, быка забиваем, приходи, мама зовёт. Вышел паренёк и ушёл. – Кто это? – спрашиваю у матери. – Сынок, сыночек твой. Максимушка, – ответила старушка. Верилось и не верилось, что у меня такой сын вырос, а мать дополняет: – У тебя уж и Наташка невеста скоро будет, тоже уж мать ростом обогнала. А Максима-то в армию берут, вот и торопятся скотину-то убить, проводины справить. Дня через два вечером в Доме культуры был торжественный вечер проводов в армию. Я набрался храбрости ли, наглости ли, припарадился и пошёл в клуб. Для чего, не знаю, но на сцену приглашали родителей призывников. И вот вижу, выходит Нинка. Я её сначала и не узнал. Располнела, в красивом дорогом платье, сама вся светлая какая-то, красивая, и… зубы все на месте. Улыбается, как цветёт. Поверите, нет, ребята, слёзы брызнули из глаз моих. Не смог я на неё смотреть, сил моих не было. И на глаза ей стыдно даже было показаться. Что я натворил в своей жизни? Всю ночь не мог уснуть, вспоминались мужики-парашютисты, которые жизни учили, испуганные глаза детей, ещё совсем маленьких, растрёпанные Нинкины волосы, опухшие от бессонницы и слёз глаза, рот её с кровью на губах. Еле-еле дождался утра. Скомкал в сумку всё, что мать в дорогу приготовила, и пошёл на остановку. Мать догнала. Пока дожидались автобус, не вытерпел, спросил у матери: «Нинка с тем хахалем и живёт?» – Тот «хахаль» был её двоюродным братом, служил на флоте, приехал в гости к сестре, а та посетовала на свою жизнь. Вот он тебя тогда и проучил. А Нинка живёт одна, молодчина, и с работой управляется, и с хозяйством. Дети во всём помогают. Только нет тебе там места. Я Максимке-то шепнула, что отец приехал в гости. А он сказал, что нет у него отца, когда-то был, а потом не стало. Есть только мама. Вернулся я к той женщине, живу вот дальше. Нет, не живу, существую. Страшная боль в груди поселилась с тех пор. Иногда затихнет немного, а иногда пронзает всю душу. Знаю, суждено мне теперь до последнего дня моего эту боль носить и только об одном Бога прошу – скоротать мои дни. И ещё об одном думаю: что это была зависть человеческая, когда мужики меня, непьющего, пить водку учили, учили бабу бить да детей пугать. Не от широты души всё это было, только какой я глупец был, слушая их. Где моя голова была? Ведь только я один во всём в своей жизни виноват... Михалыч ещё раз затянулся, бросил сигарету в почти потухший костёр, поднялся и ушёл куда-то в темноту. Ребята сидели тихо, каждый задумался о своём. – Неужели такое может быть? – наконец спросил Колька. – Видно, может, – последовал ответ. Ребята долго не решались уйти от костра, и только заслышав приближающиеся шаги и кашель Михалыча, мигом юркнули по палаткам. |