Через бурные потоки жизни

    

Детство

    «Родилась я в Орловской области, Шаблыкинском районе, в деревне Жулино, в сентябре 1927 года. Жили мы на каком-то выселке (так говорила мама). Домик наш состоял из одной комнаты с земляным полом и двумя маленькими оконцами. Занавесок на окнах не было. В доме был стол с крестовинкой и деревянная лавка (скамейка), в углу была сколочена лежанка с рейками по стене и с подпоркой на углу, на досках был матрац, набитый соломой, а мы все трое – два брата и я – спали на печке. Мама стелила какую-то дерюжку вместо простыни, и мы спали в чём ходили, нам было тепло. Печь занимала 1/4 хаты, у дверей стояла лоханка. Это такая деревянная бочка, как бы распиленная поперёк. В этой лоханке мама, звали её Прасковьей Даниловной, нас купала по очереди всех в одной воде, но ополаскивала другой, чистой.

    Вот так запомнилось мне моё детство. Но были и свои радости. На праздники на пол стелили свежую солому, и мы прыгали от радости. На Пасху красили яйца, и мы бегали, соревновались, чьё яйцо окажется крепче всех, варили холодец и тщательно обсасывали косточки, с которыми потом играли: выстраивали их в ряд и сбивали, кто больше собьёт. Других игрушек у нас не было, правда, позднее мама мне сшила тряпичную куклу с нарисованными глазами, чему я была очень рада.

    Когда мама узнала, что можно поменять наше жильё на жильё в дереве Жулино, она очень обрадовалась, потому что ей часто приходилось оставаться ночью одной с детьми, а в лесах бродили свободные люди, и она их боялась.

    Это было красивое большое село, в нём были начальная школа и дом барыни, саму её раскулачили, разграбили, но остался богатый барский сад с разнообразными плодовыми деревьями. Мой дедушка по отцу Антон Васильевич служил у барыни объездчиком, охранял её владения и обслуживал до 100 ульев. В награду ему достались настенные часы с маятником и улей, пчёл из которого он потом размножил. Я любила, когда мама брала меня к нему в гости. Дедушка угощал меня хлебом с мёдом, и я подолгу смотрела на маятник часов и думала, почему он не останавливается. Мёд я съедала, а хлеб оставался, и я смотрела на дедушку. «Как мёда не хватило?» – смеялся он и добавлял мне мёду. Я съедала хлеб, а мёд оставался. Он добавлял мне и хлеба. Братья смеялись надо мной, дразнили: «Хлеб остался – мёда нет, мёд остался – хлеба нет». А я рада была, возвращаясь домой сытая, у нас всего этого не было.

    

Школа

    Наступил сентябрь, и дети стали собираться в школу. Пошли и мои братики, Петя с Мишей, им приготовили обувь, одежду, а мне – нет. Я ещё должна была оставаться дома, мне не в чем было идти, а так хотелось.

    И вот они пошли, я немного подождала и, не выпуская их из виду, пошла следом. Они говорят возвращаться домой, а я их не слушаю. Им стыдно, что я за ними бреду, остановятся, возьмут с земли кусочек сухой глины и в меня бросают. Останавливаюсь и я, а когда они идут, иду и я. Так я дошла до школы. Зашла за ними. Учитель спрашивает: «Чья же эта девочка?» (Как будто не знает меня.) Ему хором ответили. А учителем был мой дядя. Он посадил меня за парту, дал листок бумаги и карандаш. Что я писала, рисовала – не помню. Я разглядывала глобус, который стоял на столе, географическую карту и какие-то таблицы, картины. Дома я с восторгом рассказывала маме, что видела. Назвать не могла, только руками разводила, показывая: «Вот там было такое, а вот здесь – вот такое», – и руками описывала круги. Мама слушала и ласково гладила по голове. Она не понимала, о чём я говорю, т.к. сама росла сиротой и ни одного класса не обучалась. Через много-много лет, уже когда моя дочь Таня пошла в первый класс и стала учить буквы, мы стали обучать и маму. Она быстро научилась читать по слогам. О, какая это была радость для неё! Теперь она не расставалась с Евангелием, открывала и начинала читать. Это доставляло ей радость.

    А моё обучение в Жулино на том и окончилось: вскоре мы завербовались и уехали в Сибирь. Мне тогда было неполных 6 лет.

    

В Сибирь

    Шёл 1934 год. Это было самое трудное время: новая власть, коллективизация, по всей стране голод. Не обошёл он и наш дом. К тому времени шла вербовка в Cибирь. Обещали хлеб и лучшие условия жизни. Требовались рабочие руки, чтобы осваивать суровые сибирские места. Завербовался и наш отец, без согласия мамы. Мама плакала и говорила: «Степан! Там, говорят, медведи по улицам ходят и дней солнечных почти нет». А он отвечал: «Пусть ходят, и пусть темно, лишь бы хлеб есть досыта».

    Ехали мы всё лето – 3 месяца, в товарном поезде со сколоченными посередине лежанками. Мы ехали на средней полке, а кому-то пришлось ехать и на полу. Я помню, как лежала у стены и днём смотрела в щёлочку между досок, любовалась проезжими местами. Многие не доехали, не хватало воды, на каждой остановке вода разная, иногда приходилось пить её не кипячёной. Еда была скудной – ржавая селёдка, а другой пищи почти не было. Разразился тиф, на остановках снимали умерших и тяжело больных. Но нас Господь хранил по молитве мамы.

    Маме не хотелось ехать, но братья по вере сказали, что она должна ехать, куда едет муж, она повиновалась. Иногда ехали несколько дней, не останавливаясь, а иногда стояли в тупике по неделе. Но как бы там ни было, доехали живыми. Привезли нас на рудник Арбуй и определили на ночлег в школу. Пахло краской, всё было покрашено – парты, пол, стены. По возрасту мне можно было бы идти в 1-й класс, но у меня не было одежды, обуви, к тому же мы были очень слабые. Утро в Арбуе нас встретило солнцем и пением петухов. Мамино сердце ликовало, радовалось, она увидела, что и здесь есть солнце, есть жизнь. Стали привыкать к новой обстановке, новым людям. Удивлялись гостеприимству местных жителей (мы их обзывали «гуранами», а они нас – «вербованными»). Если человек попал к ним в дом, без угощения не отпустят, предложат чай, а к чаю принесут с мороза булочку или калач.

    В Арбуе мы пробыли недолго, оттуда нас перебросили в пос. Маректа для заготовки леса. Но работа оказалась маме не под силу. Морозы, глубокий снег, ветхая одежда, двуручная пила. Мама простыла, стала болеть. Заработка никакого, только расписывались, потому что продукты давали под запись, ещё и постоянно оставались в долгах. Папа работал некоторое время на складах, потом делал кирпич, мама устроилась посудницей в столовую, а потом и поваром в детский сад, брала в стирку бельё одной богатой еврейки. Та платила по 10 копеек за вещь, простынь ли это или носовой платок. Так мы обживались. Стало полегче, могли купить кое-что из одежды, обуви, продуктов.

    

Война

    Мирную жизнь прервало сообщение по радио (тогда оно было в виде чёрной картонной тарелки на стене). Началась Вторая мировая, которая длилась четыре года. «Всё для фронта!» – прозвучал призыв правительства к народу. Моему брату Пете исполнилось 19 лет, и его призвали в армию связистом. Мы получали от него короткие письма. Я одна из семьи, кто видел его в военной форме, когда ездила к нему на разъезд повидаться. Ему даже не разрешили побыть со мною, он стоял в строю с обветренной и потёртой шинелью шеей и щеками, мне было его так жалко…

    Таким он мне и запомнился. Розыски, всероссийский, всесоюзный, и даже отсюда, из Америки, мировой, результата положительного не дали».

    

Что удалось найти

    …Нина Степановна попросила меня разыскать брата, и мне улыбнулась удача, удалось найти данные, что красноармеец Пётр Степанович Желудков, 1922 г.р., в марте 1942 года был зачислен в 321-й стрелковую дивизию 484-го стрелкового полка. По июль 1942 года дивизия прошла боевую подготовку, находясь в составе войск Забайкальского военного округа. 12 июля выехала из п. Тасырхой по железной дороге в действующую армию, на фронт. С 26 по 30 июля 1942 года на участке разъезда Калинино Сталинградской области части дивизии прямо с эшелонов, разгружаясь под фашистскими бомбами, совершили 50-километровый ночной марш, форсировали Дон и заняли оборону, преградив путь рвущимся к Сталинграду немецким, итальянским и румынским войскам. Позиции стрелковых подразделений местами проходили по полям переспелых хлебов, гитлеровцы перед атакой поджигали их, чтобы едким дымом выкуривать советских воинов из окопов и траншей. К тому же создавалась дымовая завеса, под прикрытием которой враги шли в атаки. Трудно было под плотным неприятельским огнём и в дыму хлебного пожарища удержаться на позиции, но солдат не покидали стойкость и мужество. Более трёх месяцев до ноябрьского контрнаступления в жестоких и кровопролитных боях части дивизии отбивали натиск фашистских войск, пытавшихся сбросить их в Дон. Но забайкальцы устояли.

    С 1 сентября дивизия вела бои под станицей Клетская в составе 4-й танковой армии. 19 ноября 1942-го перешла в наступление в составе 5-й танковой армии, участвовала в боях на реке Миус под Изюмом, в освобождении Запорожья, в боях под Харьковом.

    20 декабря 1942 года Пётр погиб у хутора Секретёв Обливского района Ростовской области...

    Я дозвонился до Нины Владимировны Ковыленко, сотрудницы Обливского краеведческого музея и она сообщила мне о месте захоронения Петра Степановича Желудкова. Вместе с 528 бойцами он покоится в братской могиле на хуторе Ковыленский.

    Но вернёмся к рассказу Нины Степановны.

    

Жизнь в тылу

    «Брали в армию и папу, но когда узнали, что у него один глаз искусственный, отпустили домой. В конце войны с Германией началась война с Японией, куда взяли и брата Мишу. По окончании войны он был оставлен в Воркуте, там женился на медсестре Тане и с сыном Володей приехал жить к нам в Читу. Работал начальником телефонной станции, а позже они уехали на рудник Шахтама, где брат работал главным электриком шахты.

    Военные дни были тяжёлыми для нас. Мы не имели никакого хозяйства, и у нас порой не было ни картошки, ни капусты, не говоря о хлебе и других продуктах. Сахар, хлеб, масло и др. продукты выдавались по карточкам. На иждивенцев хлеб давали по 300 г, рабочим и служащим – до 500 г. Шахтёрам давали больше. Но нам никогда этой нормы не хватало, мы жили впроголодь, а иногда и голодали, потому что кроме хлеба ничего не было. Теперь же, видя изобилие продуктов, я не нарадуюсь, а когда вижу на столе крошки хлеба, я их сметаю в ладошку – и в рот.

    В 1942 году родилась сестрёнка Мария, но восьмимесячной умерла. Отец в это время работал на заготовке зерна, нужно было собрать урожай в житницы, смолоть зерно в муку и потом продавать тем, кто в этом нуждается. Однажды он решил привезти хоть немного овса курам, их у нас было пять, а этого делать было нельзя. И «добрые» люди выдали. Овёс папа спрятал под подушку. Милиция обнаружила. Еле избежал суда.

    В войну мы были ещё несовершеннолетними, но каждый должен был что-то делать – вязали варежки, носки, собирали грибы, берёзовые почки, ягоды и др. – всё сдавали для фронта. Летом мы оживали, собирали для себя в пищу мангыр (дикий лук), ягоды, грибы, ловили гольцов в реке бутылкой – всё шло в пищу, да и день проходил быстрее».

    

    Продолжение следует…

    

    Михаил САПИЖЕВ, педагог-организатор Забайкальского детско-юношеского центра