Однажды, 40 лет спустя

    Пока она готовила чаепитие, я попросил показать семейный архив. Первое, что увидел, – это вырезку моего очерка из газеты «Комсомолец Забайкалья» от восьмого марта семьдесят четвёртого года под заголовком «Один день, или Штрихи к портрету делегата XVII съезда ВЛКСМ Дулмы Банзаракшаевой». С волнением я перечитал его.

    …Тиха и задумчива утренняя степь. Медленно и нехотя из-за сопок встаёт солнце, гулко по морозному воздуху разносится голос. Это старший Гончиков подвозит к кошаре корма. Вот хрумкающие шаги лошади становятся ближе и ближе, пока не замирают у окна. Вместе с клубом морозного воздуха, который неприятно холодит лицо, в избушку входит отец. Дулма закрывает глаза и прижимается к Мыдыгме. Вчера они допоздна засиделись с сестрой, выбирая ей орнамент на платье, сшитое специально для поездки в столицу. Они бы ещё невесть сколько просидели, если бы не заворчал отец. Вот и сейчас так хочется поспать, но он не даёт. Шаги отца замирают возле кровати, и холодная рука теребит их носы: «Вставайте, вставайте, болтушки». Возможно, в другой раз она бы выпросила часок-другой, но сегодня, сама понимает, нельзя. Ещё два дня назад родители засобирались съездить на центральную усадьбу, в Токчин, к врачу: у отца всё чаще стали болеть ноги. Сказывались долго незаживающие ранения, которые то затягивались, то вновь открывались. Все болячки он получил во время трёхлетних скитаний по фашистским концлагерям. Правда об этом старший Гончиков не любит вспоминать: нелегко ворошить душевные раны. Но всё же изредка, в кругу однополчан посетует старый солдат на выпавшие ему невзгоды, а дочери тут как тут – всё запоминают.

    Поэтому сегодня они беспрекословно поднялись: отцу необходимо ехать к врачу. За завтраком мать, кивнув в сторону обрызганного лучами солнца окна, заметила: «Однако хороший день будет». Дулма и сама видела, что утро разгоралось ясное, доброе. Но отец хмыкнул: «Кто его знает, какая погода будет. На всякий случай далеко не гоняйте отару».

    Родители уехали. Сёстры их проводили и заспорили: кому первой в седло. Дело в том, что оставшаяся должна убрать в избе, сварить обед. Первой «сдалась» Дулма: ладно, мол, скоро уеду на две недели, за двоих придётся работать Мыдыгме.

    Время до обеда тянулось медленно. Дулма то и дело выскакивала на крыльцо глянуть, не подогнала ли сестра отару поближе. Обед готов, всё прибрано, а её всё нет и нет. Только в третьем часу из-за ближайшей сопки вынырнули первые овечки.

    Через полчаса разбуженная смехом и весёлой вознёй девчат избушка Гончиковых снова погрузилась в тишину. С отарой на этот раз ушла Дулма. Незаметно, шаг за шагом, она уезжала всё дальше и дальше от стоянки. Задумавшись, размечтавшись, Дулма по привычке направляла отару по проторенному пути. Обычный маршрут, по которому не раз пришлось ей и пешком ходить, и ездить на лошади, машине, велосипеде. С каждым бугром связаны какие-то воспоминания. Вот и сейчас, взглянув на излом пади, Дулма улыбнулась. Как-то здесь она галопом скакала на лошади, и вдруг через дорогу юркнул зазевавшийся тарбаган. Лошадь смаху остановилась. А она через её голову кубарем в траву! Соскочила и не знает, то ли плакать, то ли смеяться: ни одной царапины.

    Но вот вокруг что-то изменилось, а девушка сразу не поняла, что именно. Огляделась и только тогда стало понятно, что отец и на этот раз был прав: надвигалась пурга. Солнце исчезло за низкими тучами, с верховья пади потянуло не предвещающим ничего доброго ветерком. Быстро развернув отару, Дулма погнала её к кошаре. В голове, как пульс, теснилась одна мысль: «Лишь бы успеть, лишь бы успеть, лишь бы…»

    Не успела. Тугой порыв ветра толкнул в спину. Пошёл снег. Стало быстро темнеть, хотя до вечера было ещё порядочно. Ещё несколько минут, и в серой несущейся мути уже нельзя было увидеть ни кошары, ни дороги, ни овец. Отара, никем не управляемая, катилась вперёд. По времени пора бы уже показаться чабанской стоянке. Стихнувший на миг ветер открыл в нескольких сотнях метров кошару. Но как завернуть овец? Дулма пришпорила коня, обогнала отару и попробовала направить её к жилью. Но подгоняемые ветром овцы сгрудились, как ручеёк перед запрудой, обошли девушку и побежали дальше. Дулма присела и расплакалась от бессилия.

    Первый порыв отчаяния сменился испугом. Падь, по которой их гнал ветер, обрывалась на крутом берегу Онона. Что будет потом, страшно подумать, не то что представить. И чабанка, вскочив на коня, обогнала отару. Во что бы то ни стало завернуть овец. В этом – спасение! Но, как и в первый раз, живой ручеёк обтёк девушку и побежал дальше…

    Кошара осталась позади. Онон приближался. Оставалась последняя возможность: завернуть овец в одну из ложбинок, стекающих в большую падь. Но как это сделать, как? Дулма действовала скорее автоматически, чем разумно. Да и не объяснить ей, каким чувством руководствовалась она тогда. Вновь обогнала отару, соскочила с лошади и, намотав повод на руку, стала хватать первых овец и кидать их в сторону ложбины. Одну, вторую, десятую. Остальные потянулись сами. Всё! Теперь пусть беснуется пурга: она не страшна, хотя и врывалась в ложбину. Главное сделано. Отара в безопасности, отара спасена.

    Сколько прошло времени, Дулма не знала. Пурга не стихала. В её бессильной ярости девушка стала различать то чьи-то знакомые голоса, то гул трактора, то музыку. А может, ей так хотелось услышать? Какой она чувствует себя бессильной перед стихией. И как бессильна была пурга, когда она разрезала её однажды на своём тракторе ДТ-75… Было это около двух лет назад. Немногим ранее, весной 1972 года, Дулма первой в колхозе «Онон» стала трактористкой. Она читала и слышала, что её сверстницы с успехом управляют техникой. Но поработать после того, как она вместе с аттестатом зрелости получила права механизатора, не приходилось. Никто из женщин в их колхозе до этого не водил трактора по полям. А тут приехали из райкома комсомола и давай агитировать за создание женского звена. Предложили ей, и она согласилась. Вместе с Ким Дугоржаповой и Жигзымой Раднабазаровой они составили звено. Вопреки ироническим усмешкам мужчин, а женщин – в особенности, работали они неплохо. До сих пор в колхозе вспоминают, как на весенней пахоте Дулма, вконец раззадоренная, вызвала соревноваться одного из парней. Тот снисходительно согласился. И проиграл. Дулма на целый гектар больше вспахала. Вот смеху-то было! Тот парень несколько недель в клуб не показывался.

    Возможно, она и сейчас бы на тракторе работала, да позвал отец: со здоровьем у него стало хуже. А младшая сестрёнка Мыдыгма ещё училась в школе. С тех пор и чабанит. Нынче принародно они с отцом обязались не потерять ни одной овцы и получить от 100 овцематок 105 ягнят. Когда обсуждали на семейном совете эти цифры, отец засомневался, сдержат ли слово. Дулма сказала, что обязаны. Иначе нельзя. Молодёжь села избрала её членом комитета ВЛКСМ, а односельчане – депутатом окрисполкома. Чем, как ни трудом, оправдать это? Отец кивал головой: «Так-то оно так, но уж больно цифры большие, а зима суровая». «Сохраним!» – убеждала она отца, хотя ещё полностью не представляла того, как это трудно.

    И сейчас, сидя возле тёплых боков животных, Дулма успокаивалась, злость проходила и сменялась чувством тихой радости от хорошо выполненного дела. Но по рассказам стариков она знала, что подобное состояние к добру не приведёт: можно замёрзнуть. И она, нехотя растолкав овец и таща на поводу лошадь, повела отару за собой. При приближении к гребню ложбинки неослабевающий ветер кидал ей в лицо пригоршни снега, холодными струйками проскакивал за ворот терлика. Когда стали замерзать ноги, Дулма пустилась в такой пляс, что, увидев сейчас её, подружки-танцоры позавидовали бы. Это был невообразимый винегрет из национального танца «ёхор», русской «барыни» и современного «шейка». А танцевать она любила. Когда училась в школе, все свободные вечера посвящала танцевальному кружку. В десятом классе их коллектив художественной самодеятельности стал даже лауреатом областного смотра.

    Дулма вдруг остановилась. Её поразила тишина: стих ветер. А ещё через некоторое время пурга неожиданно, как и началась, закончилась. И только тогда она увидела до удивления беззвёздное, без единой тучки небо. Потуже затянув подпругу на уставшей лошади, чабанка вскочила в седло. Домой гнала овец не шибко быстро: после снежной пурги те ослабли. Покачиваясь в седле, Дулма думала об орнаменте на платье, который завтра нужно закончить. Обещали приехать ребята из Дульдургинского райкома комсомола на смотрины. Это они настояли, чтобы она сшила себе национальное платье и в нём поехала в Москву, на комсомольский съезд.

    Затем очень захотелось спать. И уже подъезжая к дому, она увидела сквозь застилающую глаза пелену отца, мать, сестру. И уже засыпая, услышала, как кто-то голосом отца сказал: «Ты молодец, Дулма».

    

    ***

    …Мы сидели за столом, пили чай и вспоминали и тот памятный день в её жизни, и всю последующую жизнь. На спинке стула как молчаливый свидетель висел костюм, на котором поблёскивали её многочисленные награды за долгие годы славной работы. В завершении встречи я спросил, решилась бы она сегодня на тот героический поступок, который совершила четыре десятилетия назад. Она задумалась ненадолго, а потом спокойно и уверенно сказала: «Вы же помните, как нас воспитывали партия и комсомол: сначала думать о Родине, а потом – о себе. Думаю, что и сегодня поступила бы точно так же, как много лет назад, когда спасала колхозных овечек».

    Вот такая она, эта необыкновенная Дулма Банзаракшаева.

    

    Владимир КИБИРЕВ, фото azarovskiy.livejournal.com и www.aginsk-pravda.ru