Бянкин? Из Кумаков ли чо ли?

    Так точно могут сказать, услышав одну из самых распространённых в Кумаках фамилий. Правые Кумаки – село маленькое и уютное. Уютное своим знанием всех и вся, маленькой школой, где сейчас едва насчитаешь три десятка ребятишек, горой Матвейка, с которой по-прежнему зимой слетает в сельскую улицу неизвестно какое поколение кумакинской ребятни. С неповторимой палью Арсалун, где бежит ручей с такой водой, что посолишь огурчики и никакой тебе стерилизации не надо. Здесь в большой семье с коренной кумакинской фамилией Бянкины, где выросло семеро ребятишек, пробежало его детство. Обычное, деревенское: с сенокосом и зимним водопоем, купанием в чистой Нерче до зубной «стукотки» и Тарским камнем, копкой картофеля и каждодневным уходом за домашней живностью. Она, определяющая крепость и хозяйственность любой семьи, в селе всегда в цене. В большой семье Бянкиных всегда держали две дойных коровы, и 12-летний Иннокентий на всю жизнь запомнил, как в хрущёвские времена (1963 год) выводили из двора кормилицу Субботку. «Надели верёвку на рога и увели, деньги, правда, отдали. Помню, мать плачет, а сделать ничего не может. Корова была хорошая, бурой масти», – вспоминает он так, как будто было это вчера. Дома по крестьянской привычке не обсуждали приказов и постановлений, поплакали, да и дальше жить надо – крестьянину терпеть да выкручиваться не привыкать. «Село было большое, колхоз тогда назывался «Путь к коммунизму», в школе до 200 человек училось. Из Левых Кумаков и Сенной ездили на лошадях и ходили пешком. Директор наш – Андрей Иванович Самодуров уж очень строгий был. Крепкий  мужик, до 90 лет дожил, в Кумаках хорошую память о себе оставил», – вспоминает Иннокентий Александрович Бянкин.

    Он родился через шесть лет после войны. Отец – Александр Михайлович, был призван в 1945 году на войну с японцами и «застрял» в армии на семь лет. «Возил на машине пленных японцев, они по Нерче лес валили. Мать рассказывала, что больно хлипкие были самураи к нашим морозам, умирало много. Недалеко от Кумаков, возле Арбагара, появилось целое японское кладбище. Уже в наше время предложили они нашим мужикам сварить металлическую ограду для могил. Рассчитались щедро – каждому выделили по «Тойоте». Сам я японцев не видел, подрос, их уже не было», – рассказывает он, удивляясь японской щедрости.

    Рос мой герой четвёртым и самым способным ребёнком в семье. Один из братьев и сестёр осилил десятилетку. «Учиться два года пришлось в Нерчинске. Я учился хорошо, только вот с английским вышла незадача. Некому было в Кумаках иностранный язык вести. Так мне Николай Григорьевич Деревцов – учитель школы №9, частенько говорил: «А ты иди семечки пощёлкай, чему тебя теперь учить-то». Вот этот язык ему потом в сельскохозяйственном институте Улан- Удэ и аукнулся. «Всё сдавал хорошо и вовремя, а зачёт по иностранному с девятого захода» – с улыбкой вспоминает он, не кляня судьбу да малую родину за то, что «англичанка» в маленькую деревушку Правые Кумаки почему-то не приехала. 

    

Первый опыт: пешковский

    В 1973 году молодой ветеринарный врач с дипломом о высшем образовании получил направление на работу в Пешково. «Не боялся, институт дал хорошую подготовку, а учиться было у кого. На земле ведь можно и без высшего образования работать, да ещё как», – говорит он. Это о первом своём начальнике, председателе колхоза «Забайкалец» Михаиле Константиновиче Новикове, который руководил, имея за плечами четыре класса начальной школы. Да и каким хозяйством заведовал! Четыре с половиной тысячи гектаров зерновых сеяли, полторы тысячи голов крупного рогатого скота, отары. А земли как были разбросаны! В Пешково и Волочаевке лес, а пахать-сеять и пасти надо, вот и размещались полевые станы да бригады за десятки километров. Здесь он не только применял на практике полученную ветеринарную науку, но и вживую постигал науку общения руководителя с сельским народом. От неё порой и судьба колхоза зависела. Начало работы молодого специалиста совпало с объединением колхоза «Красное Знамя», что в соседней  Волочаевке, с «Забайкальцем». Во «вступительной речи» Новиков, не кончавший университетов, был краток и понятен: «За 20 лет сжили 20 председателей, а меня не получится». Вот так и объединились. Работая, учились. Была в советское время хорошая практика по подготовке кадрового резерва. «Отправляли молодых в Читу, где нас учили признанные корифеи сельскохозяйственной отрасли Забайкалья – Дугаров, Попов, Сущих, их, людей труда, преданных земле, тогда все знали», – вспоминает Иннокентий Александрович. Через 11 лет за учёбой последовало новое назначение – возглавить колхоз в одном из самых отдалённых сёл Нерчинского района – Зюльзе. Переезд в семье не обсуждали: коммуниста направил райком партии, ну а жена и дочки за отцом, как нитка за иголкой.

    

Кого зюльзинцы признают

    «Зюльзя – село особое, если приехал и ни пилой ни топором орудовать не можешь – не признают за человека. Народ крепкий, хозяйственный и дома такие же, кольями городить да подпирать не станут», – рассказывает он, характеризуя зюльзинцев. Потомки эвенков немногословны, прирождённые охотники, к ружью с детства приучались, благо, тайга кругом. Его частенько спрашивали: «Как это ты в Зюльзе прижился?» А чего деревенскому, познавшему всю крестьянскую работу, бояться? Относиться к людям с пониманием и уметь потребовать как руководитель – это уже то, что в крови от родителей и приобретено за годы работы. Да и жизнь в селе – это всегда на виду, как в песне. Тунеядцев тут не любят и хозяйство Бянкины, несмотря на руководящие должности, держали всегда. А колхозные гектары и головы он и сейчас помнит назубок: две тысячи голов крупного рогатого скота, 24 тысячи овец, 6800 гектаров зерновых. Только паров три тысячи гектаров поднимали! А техника! 91 единица тракторов различных марок, начиная с мощных «Кировцев». «В 1989 году намолотили мы 11 тысяч тонн зерновых, пять тысяч тонн сдали государству. В год сдавали 800 тонн молока и 500 тонн мяса. Больше ста ягнят получали от ста овцематок. С таким народом можно было работать», – вспоминает Иннокентий Александрович. Именно в Зюльзе, где он прожил больше 20 лет, застала его перестройка, и на долю председателя Бянкина выпала судьба «похоронить» колхоз. 

    «Конечно, сопротивлялись, при содействии комитета сельского хозяйства района создали кооператив, чтобы совсем не потерять то, что создавали годами», – говорит он. Кооператив работает и сейчас, а если сказать самым точным сейчас выражением – выживает. Пшеницу и овёс в Зюльзе не сеют совсем, держатся за счёт животноводства. Верит ли он в новый подъём сельского хозяйства? «Без настоящей государственной политики, подкреплённой финансами, село не спасти. Сегодняшние субсидии – мёртвому припарка, большого влияния на положение дел по-прежнему нет. Людей отучили работать, дошло до того, что в сёлах при безработице пастуха для общественного стада не найти. В колхозе сказал «надо» и всё решено», – с горечью произносит он. Повидавший лучшие времена, когда Читинская область – признанная зона рискованного земледелия, получала награды за высокие показатели именно в сельском хозяйстве, знает о чём говорит. А на землю он, пусть в своём личном «масштабе», по-прежнему надеется. «Кур держим, поросят, как же без своего, для чего тогда на земле жить?» – спрашивает он себя, окончательно утверждаясь в той мысли, что только оттуда – от вечной кормилицы крестьянской идёт.

    Татьяна Гусева