Мы – эвенки!

    Любовь Наумовна ПЛЯСКИНА:

    

    – По национальности я эвенк!

    Родилась 5 марта 1956 года в лесу, близ урочища у Тунгокочена, и жила в лесу до восьми лет. С родителями кочевали на оленях, а потом перед школой нас увезли и сдали в интернат. Вот мы плакали! Ни в какую не хотели учиться.

    До школы мы вообще не знали русского языка, знали только свой язык, и родители всегда говорили только на своём, по-русски не говорили.

    Жили мы в интернате в Тунгокочене. Родители на лето нас забирали. Я за сестрёнкой ухаживала или пасла оленей. Нас было четыре сестры и два брата, я предпоследняя. С родителями ездили добывать пушнину, дымокур разводили, помогали матери мять шкуры.

    Мамы не стало в 1969 году, папка умер в 1982-м. Из всех сестёр-братьев я осталась одна сейчас.

    В лесу хорошо. Я бы и сейчас могла жить в лесу.

    

    – Как считаете, есть перспектива, что эвенкийская народность будет сохранена?

    

    – Это уже остатки. Мы умрём, и всё, ничего не будет, ни языка, ничего. Нас осталось же совсем маленько. Мы разговариваем, а дети не хотят разговаривать. Муж мой тоже эвенк, двое детей у нас. Я внучат приучала, но теперь они укочевали в Якутию, работы же нет в Тунгокочене, никакой перспективы. Второй год пошёл, как уехали. А была бы работа, здесь бы жили. Так что мы остались одни.

    

    

    – Я живу в с. Тупик Тунгиро-Олёкминского района, работаю директором районного Дома досуга, руковожу фольклорной группой «Нёрилик», что с эвенкийского переводится как «Надежда». Я эвенкийка, мама моя эвенкийка.

    Родилась я в Тупике в 1974 году. Муж у меня приезжий, не захотел ехать в Балейский район, и моё село стало для него домом.

    

    – Что для вас ваш народ?

    

    – Самые яркие воспоминания связаны с дедушкой и бабушкой – эвенками. Их звали Евдокимова Аграфена Семёновна и Абрамов Василий Семёнович, она – амурская эвенкийка, он – якутский эвенк. Восемь детей родили, сейчас из них живы только трое, все жили и живут в Тупике.

    Бабушка выучилась грамоте, окончила потом ещё какие-то курсы, занималась домом. А дед во время войны был председателем колхоза, потом работал по партийной линии, а потом был просто охотником, и до последнего они с бабушкой и двумя сыновьями охотились, уходили пешком, зимой на лыжах, летом на лодке.

    Помню, как к ним приезжали старики, говорили по-эвенкийски, но у моих родителей в доме разговорного языка уже не было: моя мама и её братья понимали язык, но не разговаривали на нём, все были обучены русскому.

    Бабушка всю жизнь шила меха, все тётки мои и мама занимались вязанием и шитьём, и я шью. Меха бабушка выделывала сама. Помню, как их сушили, стирали, зашивали – для сдачи. Однажды мы с сестрой не пошли в детский сад, почему-то остались у бабушки, и вдруг затихли. «Где-то чего-то пакостят», – решила бабушка, пошла искать. Оказалось, мы закрылись в шифоньере, утащив по собольей шкурке и баночку воды, и выделывали их, подражая бабушке.

    

    – Как сегодня живёт Тунгиро-Олёкминский район?

    

    – Всё у нас стабильно, никакие организации не закрываются, бережём свой рабочий потенциал. Радует, что с августа нынешнего года с мёртвой точки сдвинулся вопрос по оформлению территорий традиционного природопользования. В нашем районе собрали 77 заявлений от охотников и их семей, отправили в министерство природных ресурсов. Пока рассмотрено 22; затянуто это всё, конечно, но хоть что-то.

    Проблема в том, что расширяются золотодобывающие компании. Мы понимаем, что это государственная политика, но всё равно большинство – это частные монополии, которые копают на нашей территории, на охотничьих участках, а мы ничего от этого не получаем. Ну, в год, может, подкидывают по 500 тысяч, какие-то мероприятия спонсируют, но это же мизер в сравнении с их доходами. Самое больное – это Моклаканская сторона, совсем север, там всё перекопано, дикие животные уходят, птицы улетают, рыба дохнет в речках...

    – Насколько потуги по сохранению эвенков могут изменить ситуацию?

    

    – Оленеводство из двух районов ушло безвозвратно, только в Каларском осталось. В начале двухтысячных годов при главе нашего района Селезнёве было куплено в Чаре стадо оленей, но разве может оленевод, которому больше 70 лет, вложить в молодых, что надо жить вне цивилизации? Нет, конечно, специально оленеводству не научишь. Это надо там родиться и на ноги встать с этими оленями, чтобы это было в душе, а современные люди о другом думают. Поэтому у нас этого уже не возродить.

    Я думаю, нужно сохранить язык и культуру, показывать зрелищно, чтобы люди привыкали, запоминали, ведь забыть можно очень быстро, а возобновить тяжело. И если каждый будет в душе энтузиастом, то это сделать можно! Не хвалюсь, но в нашем районе есть люди, пусть всего несколько человек, на которых всё и держится…

    

    

    – Я с 1962 года. Родилась в с. Зелёное Озеро, на берегу Нерчи. Сейчас село наше захирело, а раньше в каждой семье было по 5–6 ребятишек, и все мы дружно жили, невзирая на то, русский или эвенок.

    Родителей наших воспитывали в интернате, мама окончила 7 классов, а бабушка обучалась в «красной палатке», так назывались кочующие школы для эвенков. Бабушка окончила только первый класс, но такая умная была, что до третьего класса помогала нам и задачки решать, и писать по-русски без ошибок.

    А говорить по-русски меня учила подружка Надя Эпова. Когда я в школу пошла, то только два слова знала: «мама» и «солнце». Мы дома разговаривали всегда на своём. В интернат нас забрали только с четвёртого класса, а первые три у себя в сёлах учились. Это сейчас из маленьких деревень детишек с первого класса от семьи отрывают, отправляют учиться в интернат просто потому, что школы нет.

    В семье нас было шестеро детей, я – самая старшая. Родители перекочевали оттуда в Тунгокочен, когда шестому пришло время в школу идти.

    В моей родной деревушке нет сейчас ни школы, ни ФАПа, вообще ничего нет. А раньше были и клуб, и библиотека.

    

    – То есть уезжают люди, и всё закрывают?

    

    – Да нет, наоборот! Всё сокращают, всё убирают, а куда людям деваться? Вот они и уезжают!

    У нас эвенкийская семья, два сына, взрослые уже. У старшего Вячеслава, который живёт в Нерчинске, такая метисочка растёт, внучка наша, прелесть! Эвенкийская кровь преодолела: разрез глаз мой, носик мой, маленький. Глаза вообще необыкновенные – и серые, и голубоватые.

    Скажу с гордостью, что наши дети всё умеют делать: и в лесу поохотиться, и по дому – постирать, погладить, сшить, сварить. Я всю жизнь проработала медсестрой: сначала в садике, а когда его по ликвидации закрыли, пошла в школу и там до пенсии работала.

    Мы держим хозяйство – коров, кур, оседлый образ жизни ведём, мы же современные эвенки!

    

    – В будущем как себя видите: уедете или будете на этой земле жить?

    

    – Конечно, здесь останемся, а куда нам теперь, пенсионерам? Дом у нас хороший, хозяйство, машина. Мы лучше здесь будем внучек и внуков встречать. Я, между прочим, своих детей всё-таки немножко обучила бытовому эвенкийскому, и внучка моя некоторые слова знает. Её мама скачала с интернета словарь эвенкийского языка, учит её понемножку, та приезжает в гости и меня радует. По любви они поженились, хорошая невестка у меня! Не сглазить бы…

    

    – У эвенков есть свои суеверия?

    

    – Да мы же все православные, как и вы (смеётся). А поверья, конечно, есть. Вот, например, поехали мы с мужем в лес, на охоту или на рыбалку. Я разжигаю огонь, и как только вскипел чай или что-то там сварилось, угощаю костёр, кладу ему самое вкусное.

    И ещё – в лесу нельзя громко кричать. Мы там гости, не хозяева, нужно говорить тихо. Эвенки никогда не кричали в лесу.

    

    

    Беседовала Мария ВЫРУПАЕВА