Газета 'Земля'

Второй век одной жизни
За свою долгую журналистскую жизнь я так не волновался, беседуя с космонавтами и великими артистами, с послами и президентами разных стран, как волновался перед встречей с этой удивительной женщиной, которых не только в Забайкалье, но и по всей Матушке-России можно по пальцам перечесть. Причем этот чудо-человек сохранил ясный ум, отличное зрение и чувство юмора. Дело в том, что Татьяна Григорьевна Шагалина 12 февраля этого года отметила свой 101-й день рождения, из них больше половины жизни была отдана потребкооперации. Два часа общения пролетели, как одна минута. Мне осталось только перенести на бумагу ее рассказ о длинной и трудной жизни, записанный на диктофон.

О дружной семье Мархвидо
– Ну вот, а ты говорила, что сон не в руку. Как бы не так: уж если я тебе, Вика (здесь и далее: Вика – дочь Виктория Александровна, которая через два года отметит свое восьмидесятилетие, – авт.) что с утра побаю, так тому и быть. Это ить еще матушка учила сны разгадывать. Если снится мыло – жди гостя. Эвон, он и явился, не запылился. Ты, Вика, иди, ставь чайник, а мы со столичным писателем поговорим. И даже не возрожай: это еще не нами придумано, что Чита – столица Забайкалья, так что вы и есть столичный гость. Давненько я там не бывала, а хочется хотя бы одним глазком посмотреть, как в каких нарядах у вас щеголяют бабенки и мужичонки, каких больших домов вы там понастроили. Да, видно, теперь уж не придется в Чите побывать. Ну да ладно, не про это речь.
А про свою жизнь че рассказывать? Я вить не артистка какая-нибудь, ничего такого у меня не было, что может вас заинтересовать. Жила, чай пила, как другие. Разве что на родителей мне повезло. Отец, Григорий Зиновьевич по фамилии Мархвидо, был с Белоруссии, мама, Мария Васильевна Зубко, с Украины. Вика, как это слово-то иностранное звучит? Во-во, именно – транснациональная (интернациональная – Авт.) семья получилась.

    Познакомились на железке, в начале прошлого века они строили Транссиб. Где и на какой станции это произошло, я не помню, хотя они мне рассказывали. Помнила-помнила, а потом раз – и забыла. Я же родилась на станции Слюдянка Иркутской области. Об этом в метриках (документах, – авт.) записано, этого хочешь, да не забудешь.
    Мой отец был человеком грамотным, работал мастером на рытье тоннелей. Мама была полуграмотной. Скорее всего, приехала с родителя по вербовке. На железке поработала маленько, потом домохозяйничила. Нас ведь в семье было шесть девок, я – четвертая. Был еще братик, но умер в младенчестве. Так что по хозяйству дел у матушки было невпроворот. Отец по тем временам неплохо зарабатывал, но без домашнего хозяйства прокормить такую ораву было труднехонько. Сколько себя помню, всегда держали коня, корову, поросят, курей, гусей, обихаживали большой огород. С малых лет мы вместе с мамой хлестались по окрестной тайге, так что от нашей семейной бригады только треск стоял. На зиму запасали ягоду, варили варенье, а грибы и огурцы солили бочками. Большое подполье под домом забивали, как говорится, под завязку. Папина зарплата уходила на наряды, на обувь да ишо на конфеты. Бывало, с получки отец накупит нам самых разных конфет, принесет их домой и говорит: «Налетайте, дочки, подстасластите жизнь».
    Матушка сначала ругалась на него за такие траты, называла все это баловством: зачем, дескать, конфеты, если своего варенья навалом. Но отец, это я хорошо помню, своим привычкам не попускался, обычно приговаривал: «А кто их побалует, если не мы с тобой. Вот разлетятся из родительского гнезда и неизвестно, будут ли их будущие мужья конфетами потчевать».
    Жили дружно, весело. Папа к спиртному был равнодушен, разве что после баньки позволял себе выпить рюмку-другую домашней наливки, которую по своему рецепту изготавливала мама. Вот уж кто труженицей-то была! Не помню, чтобы она стояла или сидела, ничего не делая. Руки у нее были постоянно заняты: то шьет, то вяжет, то варит, то солит, то в огороде хлещется до темна. Она и сено для домашней живности научила нас косить. Как пойдет-пойдет с косой по луговине, даже отец не поспевал за ней. Да что там сено!
    Вот до сих пор в глазах стоит, как быстро и ловко она запрягала лошадь. Я и сейчас с закрытыми глазами смогу повторить эту процедуру, вот только лошади у нас давным-давно уже нет. В последнее время часто стали батюшка с матушкой сниться. Но к себе не зовут, а мне бы хотелось с ними повидаться. Вот говорят, что на том свете ничего нет, а мне почему-то не верится. Уж больно давно с родными не виделась. Но, по всей видимости, этого мне Бог не позволяет. Вот и живу и за мужа, и за сына, и за родителей. Вы уж извините меня, старую, может, это неинтересно вам слушать, но я вас предупредила: моя жизнь обычная, как у всех. Разве что задержалась на этом свете, но это не моя вина.

О муже, войне и муке
    – Ну ладно, что-то я о грустном, но как без нее, этой холеры – грустины, если все хорошее позади. Да, было-было и у меня немало светлых денечков. Тока семилетку закончила в Слюдянке, как отца перевели на работу в Хилок. Мне не было и шестнадцати, когда пошла на работу ученицей продавца в сельпо. Думала, временно – а оказалось, на всю жизнь. Конечно, надо было бы учиться дальше, родители очень хотели, чтоб я в техникум поступила – но кака-така учеба, если вовсю заневестилась.
    С моим будущим мужем Сашкой познакомились на танцах в городском саду. Че и говорить – браво танцевал! Все мои подруги были в него влюблены. А он, Сашка, сильно куражился перед нами: высокий, бравый, только что вернулся из армии и ему, видимо, подперло жениться. Мои подружки из магазина, да и соседние тоже, которые постарше, всячески старались охомутать парня. А я про себя решила: фиг вам, а не Сашка! Ну и стала менять наряды, появляясь на танцах в разных платьях: это мне их мать строчила, все по фигуре подгоняла: чего греха таить, все мои сестры были девахи видные, грудастые и фигуристые. Так что полгода моих усилий не прошли даром: Сашка стал танцевать только со мной и билеты в кино покупать только мне. Родители воспитывали нас в строгости: на танцы и в кино до десяти вечера – пожалуйста, но ни минутой позже. Поэтому когда мой взрослый ухажер полез ко мне с поцелуями, я надавала ему пощечин. На другой день он пришел к нам домой свататься.
    Через месяц расписались в сельсовете и начали жить у его родителей. Вскоре наши мамы скинулись и купили нам небольшой домишко с огородом. Первенец, Сашка, названный в честь отца, появился в тридцать четвертом, дочь Вика – в тридцать шестом. Перед войной зажили ничуть не хуже, а может даже и лучше многих наших друзей-приятелей. Купили корову, завели поросят, куриц, развели сады-огороды. Муж работал на железке мастером на водокачке, я – продавцом в сельпо. Мне, однако, еще и двадцати пяти не было, когда пригласили в райпотребсоюз, а он тогда в Петровск-Забайкальском находился, и сказали: «Назначаем тебя, Татьяна Григорьевна, заведующей магазином». Че и говорить, было приятно слышать, как впервые начальство, которого мы боялись, как огня, впервые развеличивало меня по имени-отчеству. И все бы ничего, можно было бы жить-поживать, да добра наживать, но тут, будь она неладна, началась война с германцами.
    Всех мужиков из Хилка как ветром сдуло. Остались, в основном, немощные старики да мы, бабы – основная тягловая сила. Работы прибавилось втрое. Никогда не забуду, как тягали на своих хребтинах мешки с мукой по семьдесят килограммов каждый. Бывало, придет теплушка с мукой, двое, а то и четверо забросят мне на спину мешок, а я его тягаю до телеги. Привезу в магазин, скидаю мешки в ограду и опять рысцой на станцию: надо было разгрузить вагон в строго указанное время. И так – каждый месяц. Но, видимо, начальство вняло нашим просьбам и сделало облегчение: мешки стали фасовать не по 70, а по 50 килограммов. И все равно в эти дни разгрузки так урабатывалась, что домой еле-еле добиралась. А дома разве отдохнешь: надо корову доить, детишек кормить, по дому убираться-прибираться.
    Мужа видела редко: на своей водокачке он дневал и ночевал. И хотя не раз просился отпустить его на фронт – он-то идейным у меня был, комсомольцем с армии пришёл, начальство так и не вняло его просьбам, и броню с него не сняло до конца войны. Бабы завидовали мне, хотя и злились. Да че и говорить, ему, сердешному, тоже досталось, пришлось хлебнуть работенки выше крыши. «Пахал» один за троих. А что хорошего на этой водокачке: холод да сырость. После войны все это сказалось на здоровье: у него начали болеть ноги, да так, что сначала отняли одну, а потом и вторую. После этого он недолго маялся и буквально через год отдал Богу душу. Вот уж тридцать лет нет его на белом свете, а я все никак не привыкну жить без него. Он жалел меня, ни разу голоса не повышал, хотя иногда я сама на скандал нарывалась. Это я только сейчас понимать стала, какой золотой муж мне достался. В народе верно говорят: что имеем – не храним, потерявши – плачем. Да и че не повспоминать, не поплакать сейчас, когда времени навалом. А тогда не до слез было: крутилась, как юла, старалась везде поспеть. Денег в войну мы почти не видели: то на займы подписывались, то на танковую колонну средства собирали, то приобретали продукты и посылали их бойцам на фронт. Палочкой-выручалочкой долгие годы было подсобное хозяйство. Но оно не резиновое, живое, поэтому пить-есть каждый день просит. Особенно выматывал сенокос. Ребятишки были еще маленькие, а на мужа надежда, как на ежа: он бы и рад мне помочь, но его даже среди ночи вызывали на работу. Это – в мирное время, а в войну и ночевать приходил редко, не говоря уж о том, что выходных и отпускных вообще не было и впомине.
    Разве забудешь, как косила ночами. Хорошо, если ночи бывали лунными, а когда темным-темно, то у меня для этой надобности был шахтерский фонарь на поясе. Одену эту сбрую и кошу до изнеможения. Сама отбивала и точила косу, авось, дело это нехитрое. Высохшую кошенину сгребала, стоговала, потом на лошади вывозила. А утром как ни в чем ни бывало стояла за прилавком.
    Но особенно тяжело было на лесозаготовках. В начале войны мы поспилили и сожгли маломальский лес вокруг Хилка. Начальство делало вид, что не замечает нашего браконьерства, а мы ночами пилили и возили бревна, кто на чем горазд. И когда на второй год войны топить стало нечем, нам стали выделять деляны за 15-20 километров в верховьях речки. Соберемся, бывало, восемь-десять бабенок, навьючим лошадей продуктами, пилами, топорами и в сопровождении какого-нибудь дедка с берданкой (ружьем – авт.) отправлялись в тайгу. За детишками и хозяйством в это время присматривали наши старики. В первую ночь спим у костра, а на другой день одни оставались на таборе шалаши мастрячить, другая часть пилила лес. Свалим лесину, отрубим сучки, потом тягаем ее на конных вожжах к речке. Через две недели скатывали лесины в воду и вязали плоты. Сплавлять их нам не доверяли, тут нужны были знатоки-старики. А уж в Хилке с речки мы тягали бревна на берег, закатывали их в телеги и развозили по домам и учреждениям. Тут здоровым мужикам работа в тягость, а мы, бабы, ничего, терпели. И надрывались, конечно, и руки и ноги ломали. Меня, слава Богу, эта юдоль минула. Бывает, выбьется из сил какая-нибудь бабенка, а мы ее подбадриваем: «Ты и лошадь, ты и бык, ты и баба, и мужик».
    Вот вам и весь секрет долголетия. Да и никакого секрета и нет. Просто господь Бог отвел мне столько лет, сколько бы и не надо бы.

О главном ордене страны
    – Ну вот, опять о грустном. Меня и Вика критикует. Говорит, что я как тот пономарь: начинаю за здравие, а заканчиваю за упокой. Ладно, Вика, не смотри на меня так строго. Не все же в моей жизни было мрачное, были и радостные дни. Оно, конечно, после войны жизнь лучше не стала, но хотя бы зарплату мы стали домой приносить. Надо было ребятишек одевать-обувать. Сынок, Сашка, с детства потянулся к музыке. Пришлось ему аккордеон покупать. То-то было радости, когда вечерами у нас за калиткой молодежь собиралась на «матаню», так называли тогда вечеринки, на которых и пели, и плясали, и хохотали до упаду. Ушел Санька в армию моряком служить и будто осиротела улица. Вернулся – и опять пели и плясали. Но продолжались эти вечеринки недолго – женился наш Санька, а еще раньше вышла замуж Вика и уехала с мужем в Харанор.
    В те годы много менялось к лучшему. Наш магазин расширился за счет пристройки, стало появляться много разнообразных товаров. Особенно ценились зарубежная обувь, ткани, костюмы, рубашки, дефицитные продукты. И сразу обнаружилось множество друзей и знакомых, которые стали искать ко мне всяческие подходы. Я понимала: народ после войны, после одинаковых хлопчатобумажных спецовок, когда «днем и летом – одним цветом», хотелось яркого, красивого, зарубежного одеяния. Понимать-то понимала, но и родным и близким отвечала одно и тоже, как заведенная: «Никому ничего оставлять под прилавком не буду. Ни себе, ни продавцам этого не позволяю делать, что и вам желаю». Мало кто понимал меня, в основном обижались. Потом – смирились. По-другому просто не могла: не так воспитана. Эти принципы каждый божий день вдалбливала в неокрепшие мозги молодых продавщиц. Кто нарушал, тот сразу же лишался работы.
    За эти пятьдесят с лишним лет, что я отстояла за прилавком, подготовила не один десяток продавцов. Со временем они повыходили замуж, разлетелись по всему Союзу, но когда приезжали в Хилок, то обязательно приходили в магазин почаевничать. А как приятно бывало, когда они начали называть меня мамой Таней. Никогда не забуду, как утром 10 июня 1971 года я пришла на работу, а они окружили меня, обнимают, целуют, поздравляют, я ничего понять не могу. И тут одна из них спрашивает: «А вы что, сегодня утром читинское радио не слушали?». Когда мне его слушать, если трава в огороде вымахала по пояс, и я с ней каждое утро вела беспощадную войну.
    И вот тут-то узнаю, что по радио зачитали указ, в котором сообщалось о моем награждении орденом Ленина. До того стало страшно, что аж сердце захолонуло. Из газет и книг хорошо знала – это высшая награда нашей страны! Чтобы ее получить машинисту паровоза, например, надо безупречно отпахать на железке 25 лет. Да и потом, такими большими орденами награждали в войну самых отчаянных героев, а после войны – космонавтов, писателей, ученых. А что такого сделала я, простая продавщица? Было от чего растеряться.
    А тут и звонок из райкома партии – первый секретарь поздравил и сообщил, чтобы через недельку собиралась в Читу – за наградой. А потом всю неделею телефон ни дома, ни на работе не умолкал, все тренькал и тренькал, со всех концов страны все поздравляли и поздравляли, как будто я в космос слетала, как Валентина Терешкова. Сам момент, когда в Чите, в большом исполкоме вручали орден, помню смутно, как будто во сне все происходило. До того переволновалась, что чуть было в обморок не свалилась. Да и как не волноваться, когда руководители области, которых только на портретах в газетах и видела, руки жмут, благодарят за труд, цветы вручают, шампанское предлагают.
    Вернулась домой, а руководство райпотребсоюза мне подарочек приготовило: увеличило план товарооборота. Нельзя, говорят, Григорьевна: ты, теперь, дескать, передовик-орденоносец, так что давай, показывай пример всей области. Вот и приходилось по деревням разъезжать, яйца, сметану, мясо у колхозников закупать, а на другой день продавать все это в нашем сельпо. На межрайбазе, чтобы выпросить товары подефицитней, тоже не в один кабинет надо было постучаться, поклоны бить. Ничего, справлялась, иначе в Москву, на съезд кооперативов всего сэсээра, не попала бы ни под каким соусом. Про Москву лучше и не спрашивайте: ничего не запомнила, кроме Мавзолея Ленина да Красной площади. Однако тут маленько напутала: сначала на съезде побывала, а потом орден получила. Дай-ка, Вика, письмо, которое мне в прошлом году наш бывший начальник Карев прислал. Ну да, так и есть, ведь в столицу-то на съезд мы с ним вместе ездили. Память-то у него получше моей, он ить совсем молодой, ему, поди-ка, еще и восьмидесяти нет. Вот, возьмите, почитайте.
    Я взял письмо, громко и четко, как на пионерском сборе, прочитал:
    «Уважаемая Татьяна Григорьевна! 16 декабря 2013 года Читинскому облпотребсоюзу, ныне называемому крайпотребсоюзом в связи с образованием шесть лет назад Забайкальского края, исполнилось 100 лет. Искренне и сердечно поздравляю с этим знаменательным событием! Мне, руководившему в те годы Петровск-Забайкальским райпотребсоюзом, образованного в результате присоединения к нему Хилокского района и райпотребсоюза, довелось представлять документы на награждение вас орденом Ленина – высшей награды СССР. Этой чести вы были удостоены за многолетний самоотверженный труд заведующей магазином, не освобожденного от работы за прилавком. Уже тогда вы подготовили 30 молодых продавцов, доверяя им как себе сохранность кооперативной собственности и не допустившей за 45 лет ни одного случая недостачи. Равняясь на вас, коллектив нашего укрупненного райпотребсоюза стал одним из лучших не только в области, но и во всей отрасли. Не случайно, одновременно с вами, орден Трудового Красного Знамени получили старший повар Ячменева, заведующая складом Белавская, заготовитель Бузаев. Вам как лидеру социалистического соревнования, постоянно внедрявшей передовые методы обслуживания, по праву присвоено высокое звание «Заслуженный работник торговли РСФСР».
    Отрадно и символично, что ваш столетний Юбилей совпал со столетним юбилеем потребкооперации Забайкалья. Желаю вам здоровья и долгих-долгих лет жизни! Счастья и благополучия вам и вашей семье!
    С глубоким уважением, бывший председатель Читинского облпотребсоюза А.М. Карев».

О тех, о ком помнит и любит
    – Вот это письмо я выделяю особо и храню его сверху всех этих грамот: эвон их кака больша стопа собралась в папочке. Когда вернетесь в Читу, попрошу вас позвонить Александру Михайловичу Кареву, и передать ему от меня большой привет. Скажите, что старушонка Шаганина, с которой он в Москву на съезды и совещания несколько раз летал, помнит о нем, и благодарит за внимание. А еще скажите, что кака-никакая оказия случится и он заедет в Хилок, что буду рада с ним и чаю попить, и рюмочку вина налить. Нечего Бога гневить: пенсию получаю аж 17 тысяч – больше всех в округе. Приплачивают и за орден, и за звание, и за старость. Так что ни в чем себе не отказываю, кушаю все, что захочу. И все равно копеечка скапливается и я то дочке, то внучке раздаю, балую их рублишками.
    Оёё! Че это я говорю-то, старая? Совсем вас заговорила. Вика! Ты пошто молчишь про чай-то? Ты пошто перед гостем осрамить меня хочешь? Ничего не знаю, без чая я вас не отпущу, а если откажетесь, больше ничего не расскажу, хотя про внуков, правнуков, праправнуках я еще и словом не обмолвилась. Ну вот и славно, может, к чаю рюмочку налить? Не хотите – как хотите. Берите ватрушки, вот домашнее варенье – это внучка меня балует, вот сало, колбаса, сыр.
    А ты, Вика, не смотри на меня козой, нечего губы дуть на мать, лучше дуй на блюдце, на горячий чай. Ну, вот и ладненько. Она, Вика-то, молодец у меня, моя опора и поддержка. Всю жизнь прожила на Хараноре, на угольном разрезе до пенсии отмунтулила (отработала – авт.). Десять лет назад, когда я стала прихварывать, приехала за мной, чтобы к себе забрать. Я уперлась: говорю, не поеду я от родных стен в ваши каменные дома посреди степи. Вика продала квартиру в Хараноре, купила здесь благоустроенную и все время хочет меня забрать к себе, где все удобства тут же, рядом с кухней. Воздух в квартире чижелый, не то что у нас, в деревянном домике. Вот и живет Вика на две квартиры: я то уже ни постирать, ни сварить чего путного не могу, разве что чай поставить. Да и то мне вода из электрического чайника кажется невкусной. Иное дело – из самовара. Приезжайте по теплу, раскочегарим во дворе самовар да почаевничаем всласть. Жду не дождусь, когда тепло наступит.
    Моя соседка частенько говорила: нам бы до мангыра (дикий лук – авт.) дожить, а там и до осени проскрипим. Царство Небесное ей, давненько уже с Богом на небесах общается, а я все живу и живу. Давай-ка, Вика, помогай припомнить всех внуков-правнуков. Как тут не взгрустнуть и не всплакнуть: сын Саша в 33 года ушел из жизни – попал в аварию в железке, где работал. У него остался сын, которого назвали тоже Сашкой. Был военным, сейчас строителем в Вологде трудится. Ну и что вы думаете? У внучки рождается сын, мой правнук, его тоже называют Сашкой! Кругом одни Сан Санычи Шагалины. Че браво-то! А вообще, Вика ведет учет всей нашей родовы. Вот, на листочке все записано: у меня трое внуков и одна внучка, шесть правнуков и две правнучки, три праправнука и две праправнучки! Вместе с детьми, снохами, сватами, целый батальон родных и близких наберется! Собраться бы всем вместе да сесть за стол, это сколько же чаю надо будет вскипятить?!
    Но, видно, этому никогда не бывать: жизнь раскидала нашу семью Мархвидо, а мы все вышли из этой родовы по разным городам и весям. Эвон, две младшие сестры как уехали с мужьями в Новосибирск, так там и осели. Вначале переписывались, потом созванивались, а сейчас от них ни слуху, ни духу. Не знаю, живы мои Татьяна Григорьевна Гранькова и Наталья Григорьевна Шульгина? Хотелось бы хошь одним глазком взглянуть, но поди ничего не получится.
    Оёёё! Это что же вы делаете? Никаких фотографирований! Это ж соседи увидят в газете мою старую физиономию и на смех поднимут. Даже не тратьте времени понапрасну: фотографироваться не буду. Все, я ухожу в свою комнату. И не выйду, пока не спрячете фотоаппарат».

О красоте и вечности
    Чем дольше я общался с Татьяной Григорьевной, тем больше и больше мне казалось: где-то я видел ее, причем, недавно. Но это невозможно, так как наша встреча была первой и, надеюсь, не последней. Но тогда где же? Напрягся и вспомнил!
    У моего приятеля, талантливого фотомастера Виктора Дианова, есть чудесный снимок, на котором запечатлена старушка со сдвинутыми на кончик носа очками, вдевающая нитку в ушко иголку. Так бы и смотрел не отрываясь на эту бабушку-труженицу, похожую на всех матерей вселенной. Снимок по праву завоевал многочисленные призы на отечественных и зарубежных конкурсах, растиражирован во многих буклетах и изданиях. Возможно поэтому, как только я увидел Татьяну Григорьевну, которая во время беседы то завязывала платочек под подбородком, то перевязывала его на затылок, мне очень захотелось сфотографировать ее. Но ничего не вышло! Не помогло даже вмешательство ее дочери, Виктории Александровны: «Мама, о каких подругах-соседях ты говоришь, если они давным-давно покинули белый свет». Безрезультатно: мама Таня, а точнее, баба Таня, твердо стояла на своём: никаких снимков!
    А может, она и права в своем желании выглядеть такой, какой она была полвека назад: гордой, статной и красивой. В этом, пожалуй, и заключается секрет привлекательности русской женщины, будь ей хоть 21, хоть 101 год.
    Но разгадать таинство женской души пока никому не удалось.
    Владимир Кибирев