Проклятье бабки Тугуновой

    

    Бывший колхозный тракторист, ударник комтруда Антон Бусыгин подвёз на ручной тележке огромный мешок зерна.

    – Подождал бы ещё месячишко – новым бы зерном отдал. Тут тоже хорошее, чистое, но прошлогоднее. Как НЗ берёг. Да законал же ты – каждый день телефон зуммерит, вопит: «Когда отдашь? Когда отдашь?» Ну и живоглот же ты, Витёк. И как таких земля держит…

    – Живоглот! А когда просил выручить, чуть ли не на колени вставал: «Брат помер. Поминки. Выручи. Наизнанку вывернусь – отдам!» Вот и выручай вас. Никто спасибо не скажет…

    Нервный денёк, но хороший. Пенсионеры только что пенсию получили. Скупщики мяса из города нагрянули. По безработице копейки выплатили. Появились в селе кое-какие денежки, и ему, Губанову, веселее.

    – Эй, помогите! – кивнул Виктор Фёдорович парням, чуть поодаль от машины стоящим, на мешок бусыгинский! Они тут же, как будто того и ждали, закинули мешок в будку. Кинул им Губанов фунфурик освежителя – в поясном поклоне согнулись…

    Хороший день, хороший. Приятно вот так над народом стоять – кого ругнуть-матюкнуть, кого снисходительно похвалить за услужливость, с раболепством граничащую, себя большим, сильным, всемогущим ощущать…

    И именно в этот приятный, сладкий, солнечный момент, как это часто бывает, гроза надвинулась. Так, не гроза – тучка маленькая, но неприятная – чёрная.

    Вынырнула из толпы бабка Тугунова. Маленькая, острая, зазубренная. Вынырнула и уставилась немигающими глазами в глаза Губанова. Неприятно уставилась. На какую-то секунду уставилась, а у Виктора Фёдоровича в горле что-то запершило и повыше пупка засаднело:

    – Чего тебе, мыла, спичек, сахар?.. Вон печенье бери. Сухое, но в кипятке размочишь – самое то будет, – пошутил Виктор Фёдорович, как он часто, по-свойски, не выбирая слов, навскидку шутил с такими старухами.

    – Ничего мне не надо. На тебя, убивца, пришла сегодня ещё раз, в последний раз посмотреть.

    – Что-о-о! Какого убивца?! Ты что ополоумела? Выжилась! Кого я убил? Кого?! Засужу!

    – Не знаешь кого? Да ты со своими фунфуриками полсела убил да инвалидами сделал. Что ни день, то беда. Тот по пьянке в аварии сгинул – на машине, на мотоцикле разбился. Тот утонул. Того током пьяного убило. Тот повесился… Даже и те, кто у тебя тут в рабах-батраках за глоток сивухи ядовитой на коленях перед тобой не ползают, из-за тебя погибают. Вот и смерть моего сына на твоей совести. Не будь её, водки ядовитой, все бы мы по-другому жили. Это такие, как ты, в народ её везут-несут… Народ к пьянству приучают. С малолетства приучают. На погибель обрекают. Будьте вы все прокляты! А какая вина, поймёшь, когда грехи тебя так согнут – на четвереньках ходить будешь!.. Проклинаю!..

    …Ошарашенный этим потоком, обвалом старушечьих слов и проклятий Губанов торопливо закончил торговлю и сбор долгов и, ни с кем не прощаясь, ни на кого не глядя, отправился домой. Дорога развеяла, ободрила его.

    – Выжила из ума старуха. Ишь ты: «Проклинаю…» Старая ведьма. Что я, сам её сыночку в глотку спиртягу лил… Завидуют. Все завидуют. Вот и гавкают, укусить стараются. «Проклинаю…»

    Машину разгружать Виктор решил утром. Поставил её в гараж. В удобный, просторный, светлый домашний гараж. Автолавка уже давно стала его собственной – выкупил у разваливающегося райпо. За мизерную цену выкупил. Подтянул гайки. Покрасил. Стала как новая. Сначала подвозил продукты, материалы из города, с баз по заказам индивидуальных предпринимателей, новоявленных купцов, владельцев многочисленных, как грибы, выросших магазинов, магазинчиков, киосков. Оперился – стал полностью работать на себя. Автолавка превратилась в тот же магазин на колёсах. Машина кормила. Сытно кормила. Машину берёг. Каждую царапинку на ней царапиной на своём теле воспринимал. Нагружал, разгружал аккуратно. А потому и в тот день спешить не стал. Утро вечера мудренее. Взял из будки две двухлитровых банки сливок, половину свежей бараньей туши, три плохо ощипанных куриных тушки – плату за «выручку», в счёт уплаты долгов. Оставь на ночь – проквасишь. Остальное – мешок с пшеницей, ящик с облицовочной плиткой, тоже в счёт долгов принесённые, в кузове-будке оставил.

    Гараж на два замка, на три запора закрыл. Пса-волкодава Рекса с цепи отпустил и в дом, к ожидающей его за накрытым столом Полине, пошёл. Пока вокруг машины, возле гаража, рексовой конуры суетился – о бабке Тугуновой, о её проклятье напрочь забыл.

    

    Продолжение следует…