Всё простит Параскева кормилице своей. Знает она за ней такие достоинства, которые не доводилось обнаруживать в других коровах, хотя их было немало за долгую жизнь. Когда заходит речь о верности, она не людей и даже не собаку вспоминает в первую очередь, а свою любимицу Дуську. К примеру, хотя бы тот случай, когда благодаря исключительно Дуське удалось выручить из беды другую бурёнку, обречённую на гибель.

    Следует пояснить, как было дело. Возвращается стадо из лугов, Дуська мимо приготовленной картошки с тревожным мычанием устремляется в обратный путь. Параскева уже язык на плечо, виданное ли дело – на старости лет за коровой по улице гоняться! И только потом люди сообразили: неладное что-то деется. Похоже, зовёт за собой шалая Дуська.

    Миновали луг, углубились в лес, где пастух держал стадо, спасая от гнуса. И едва не свалились в звероловную яму, сооружённую на вепря. В неё-то и сверзилась глупая корова. А Дуська с чувством исполненного долга, хвостом помахивая, домой попылила. Пришлось растроганной Параскеве ещё ведро картохи на угощение выставлять…

    Жизнь, знай себе, идёт своим чередом. Старуха не делалась моложе, и корова, похоже, вышла на последнюю дистанцию. Уже второй сезон уходила в зиму яловая. Словом, закатная доля ожидала пёструю Дуську. Тут ещё Проня с заготконторы наповадился в гости наведываться. Дескать, чайком взбодрить себя, а заодно разговором с небывальщиной развлечь одинокую Параскеву.

    Однако чувствует, старая кочерыжка, куда ненавязчиво клонит хитромудрый Проня. Прямо в лоб его спрашивает:

    – Никак на шкуру Дуськину нацелился?

    – Наскрозь видишь, – не увиливает Проня. – Она же на ходу копыта отбросить может. Чего ждать?

    Не получилось у них тогда разговора. Параскева взглядом указала на дверь, скорбно поджав сухие губы. Бросила вслед, как отрезала:

    – Совесть бы поимел мне такое баить. Чай, не полный двор у меня коров.

    Животина – она почти что человек, всё понимает, только высказать не может. Вот и суди как хочешь, только Дуська отколола дивный номер. Будто подслушала тот разговор. Вскоре пастух доложил приватно, мол, бурёнка твоя быку глазки строит. То ли от старости двинулась головой, а может, молодость вспомнила?

    И Параскева, лаская глазами похорошевшую Дуську, сама веселее на мир глядит. Точно живой воды глоток приняла. Половики простиранные с деревянного тына в горницу перекочевали. Вдобавок к каше гречневой блины печёт. Глядишь, украдкой Дуське один-другой сунет, ещё и за ухом почешет. Время от времени заглядывает на дорогу – не бренчит ли колымага заготовителя.

    Уж как ей хочется заглянуть в глаза Проне, когда обнаружит он такого же пёстрого сосунка, как сама Дуська. Гордость распирает Параскеву. Дескать, не рано ли списывашь нас в тираж. Мы, конечно, не первой молодости, но кое-что ещё можем, мореход клешнявый.

    Тёлочка у Дуськи – до чего ж прелестное дитя. Мастью в мамашу вышла, и статью, похоже, сольётся с ней. Между ушей завиточек забавный, будто ещё там, в брюхе, Дуська лизнула её своим шершавым языком. «А ведь у Ефима вихор был знатный, пока плешь не проклюнулась, – неожиданно ловит себя на мысли. – Да и вообще мужик был хоть куда». 

    Продолжение следует.