Очевидно, что Алия – не единственная, кто мог бы рассказать, как страшно в бессилии помочь родному человеку. А те, кто могут помочь (призваны помогать!), рав-но-душ-ны. Причём в одни двери стучишься, в другие – всё то же самое.

    «Началось всё 5 февраля 2016 года. Моя мама, Раиса Григорьевна Вахитова (рождена 13 марта 1937 года), плохо себя почувствовала, мы сделали платную флюорографию. Рентгенолог сообщила, что у мамы пневмония, плеврит с правой стороны – нужна срочная госпитализация. 

    Я позвонила в «скорую». Диспетчер предупредила, что вызов принять могут, но ожидание составит не менее двух часов, так как вызовов много и в первую очередь выезжают к детям. Если нужно быстрей, то лучше взять такси, дежурная – городская больница № 1. На моё возмущение женщина повесила трубку. 

    Такси, конечно, вызвали: у мамы было тяжёлое дыхание, отёк ног до колен, отчего ходить было больно… 

    В приёмном покое городской больницы терапевтического отделения я обратилась к дежурному врачу. Данные врача я, растерянная, расстроенная, записать не сообразила. Она посмотрела снимки и сказала брезгливым тоном, что в госпитализации нам отказывают: пневмония из-за плеврита, инфекционная. Сослалась на какие-то приказы и предложила своим же ходом – на такси или маршрутке – отправляться в городскую больницу № 2, что в Черновском районе. Я попросила вызвать скорую (у мамы начались боли в груди, да и человек пожилой – 78 лет). Ответ был: вызывайте сами, мы вас не переводим, а отказываем в госпитализации. Общий смысл: много вас таких ходит. 

    Я позвонила в «скорую», которая принять «вызов с улицы», оказалось, не может! Нужно, чтобы врач позвонил. Пришлось напомнить врачу о клятве Гиппократа, о правах человека, гарантированных Конституцией… После этого врач начала звонить заведующей отделением, чтобы та разрешила вызвать скорую помощь. 

    Разрешение нам не помогло, поскольку ожидание, как объяснил диспетчер «скорой» уже врачу, составит 3-4 часа. Конечно, я вызвала такси. Поехали. 

    В приёмном покое больницы № 2 на помощь вновь пришлось призвать Гиппократа – только тогда отношение к пациентке изменилось – маму сразу же пригласили на приём, осмотрели. Через час она позвонила, сказала, что находится в палате и лечение на предстоящие выходные (капельницы и таблетки) назначено.

    В понедельник, навестив маму, я пошла к её лечащему врачу – Марии Вячеславовне Бикбаевой. К тому времени при ЭКГ у мамы выявилось нарушение ритма сердца (тахикардия). На вопрос, нужно ли купить какие-то медикаменты или шприцы, врач заверила меня, что всё есть, кроме медицинских масок (был карантин). Тогда же я узнала, что женщина, делавшая маме ЭКГ, сообщила (зачем?!), что диагноз у неё страшный, отчего мама совсем расстроилась, стала грустной, пропал аппетит (это заметила и лечащий врач) и чаще при осмотрах стала жаловаться на боли в груди.

    Каждый день из разговоров по телефону с ней я узнавала, что на просьбу измерить давление (беспокоили боли), медицинские сёстры отвечают отказом, и мне приходилось звонить в ординаторскую – тогда давление измеряли. Только тогда!

    Мама жаловалась, что от назначенных после ЭКГ таблеток её тошнит и начинаются боли в сердце, и чтобы облегчить их, она вызывала рвоту. Лечащий врач заверил, что так бывает, это нормально. Исследований на непереносимость или аллергическую реакцию назначено не было. Я спрашивала почему. Но ясного ответа не получила.

    А к вечеру субботы 12 февраля мне позвонила мамина соседка по палате и сообщила, что у мамы серьёзный сердечный приступ, подозрение на инсульт. Опять же она (а не медицинский персонал!) попросила как можно скорее привезти тёплые вещи, которые мы забрали при госпитализации, потому что уже вызвали скорую и маму переводят в другую больницу.

    Я помчалась на такси. Опоздала на 10 минут. Дежурный подтвердил предынсультное состояние мамы. Сказал, что признаки – сведение пальцев – появились с утра, но он… наблюдал. Почему, возмутилась я, только наблюдали и бездействовали?!  Даже далёкие от медицины люди знают, что при таких признаках надо немедленно бить тревогу. На что получила ответ, что подобные состояния у других пациентов появлялись и через какое-то время проходили. Что на это ответишь? Что у других, может, и проходило, а у меня-то мама одна?.. 

    Поехала я вслед за «скорой» в краевую клиническую больницу. Мама трубку не брала, но от родственницы, которая разговаривала с ней днём, выяснились подробности. Приступ начался после посещения физиокабинета. Мама обратилась за помощью к медицинской сестре, но нарвавшись на грубость (мол, ко всем бегать некогда), заплакала и вернулась в палату. А ещё раньше – вечером пятницы! – мама бледная лежала на кровати, держась за левую половину груди. Попросила соседок по палате позвать кого-нибудь из персонала. Те побежали. Кроме уборщицы, никого в отделении не было. И до утра соседки по палате наблюдали за мамой, спали по переменке… Утром пришла врач, узнав о тяжёлой ночи, распорядилась поставить капельницу. Мама поспала, стало легче. На время.

    Но вот, наконец, краевая клиническая. Взбегаю по ступеням, и – плохо едва не стало мне самой: мама – в предынсультном состоянии с парализацией левой стороны тела – лежит в коридоре на каталке. Рядом – никого! Я помчалась за помощью, но ни один человек в белом халате на мою просьбу не отреагировал, все продолжали заниматься своими делами. А когда терпение моё лопнуло, грубо оборвали, что кабинет МРТ (магнитно-резонансной томографии) занят…

    Мама лежала на каталке в холодном коридоре в мокрой одежде. С не долеченной пневмонией-то! Никто (ну где сердце-то у вас, женщины?) даже накрыть её чем-то не попытался. 

    Пока мы с женой брата и её подругой переодевали маму, из кабинета вышел пациент. Нормальный, ходячий. Срочное исследование, от которого зависит быть или не быть, ему на вид не требовалось. Кодекс врачебной этики диктует оказывать помощь в первую очередь тяжело больным… 

    Приняли маму. Персонала в регистратуре и в приёмном покое было достаточно, но помочь переложить её с каталки на кушетку никто не пришёл. Мы делали это сами, только врач, проводившая исследование, помогла. Но после второй городской больницы я уже ничему не удивлялась. Если уж там весь день НАБЛЮДАЛИ, как состояние пожилого человека ухудшается, ни сострадания, ни элементарного уважения к годам не проявляя… 

    После обследования медицинская сестра помогла переложить маму на каталку, раздеть и увезти в отделение реанимации. А я начала осматривать мамины вещи – документов и сотового нет. Спрашиваю в регистратуре – не обращают внимания. Возмутилась – зашевелились. Показали, где вещи, но среди них ни документов, ни телефона опять же не было. Поехали мы в городскую № 2 (как человеку без паспорта?). Там выясняется, что всё отдали врачу скорой помощи. В течение часа пришлось выяснять, какая бригада дежурила. А когда, наконец, диспетчер связался с врачами «скорой», выяснилось, что всё находится всё-таки в приёмном покое клинической больницы! 

    Пришлось ругаться, грозить пожаловаться главному врачу. Только после этого, перешёптываясь (видимо, возмущались моему гневу) персонал сообщил, что телефон и документы находятся в сейфе. У меня паспорта с собой не было. Отдали утром. 

    В понедельник врач отделения реанимации попросила привезти выписку с анализами и назначенными препаратами из больницы № 2. (Кто делал бы всё это, будь мама одиноким человеком?) Приехав за выпиской, я всё, что наболело за эту неделю высказала бывшему маминому лечащему врачу. И про отношение медсестёр, и про дежурного… «Мы разберёмся», – сказала Мария Вячеславовна. Медсестра правда позвонила потом нам почти в полночь, оправдывалась. 

    Во вторник 16 февраля состояние мамы ухудшилось. Её подключили к аппарату искусственного дыхания. По выписке, привезённой мной, лечащий врач ККБ Наталья Ивановна Ускова выяснила, что маме в городской больнице назначили лишь препараты против повышения давления. А антикоагулянты и статины  – самые главные для пациентов с подобным маминому диагнозу – чтобы предотвратить инсульт, назначены не были. В виду их отсутствия в стационаре. Но ведь я спрашивала врача, что нужно, готова была купить, что угодно. «Всё есть, только масок нет», – говорили мне…

    19 февраля 2016 года моя мама умерла в реанимации ККБ, не приходя в сознание.

    Хочу наказать виновных. Чтобы в подобную ситуацию не попали другие люди пенсионного возраста. Разве я не права?

    Алия Вахитова, рис. Эльвира Фоминых