Ночи были талантливы и разнообразны. А дни – одинаковы и неинтересны. В театр пришёл новый режиссёр, ставили Астафьева. Режиссёр сказал Вахтангу: «Ну, какой из тебя русский мужик?» Вахтанг стал подумывать: не переехать ли в Кутаиси, играть грузинскую классику. Но там бы ему непременно сказали: «Вахтанг, какой из тебя грузин? Отец русский, жена русская, учился в Москве». Артамонова понимала: дело не в национальном коде. Дело в том, что Вахтанг полуталантлив. Он небездарен. Всё понимает, но не может мощно выразить. Как собака, которая понимает человеческую речь, но сама не разговаривает. Вахтанг не осознавал своей недоталантливости. Очень редкий характер может сказать себе жёсткую, жестокую правду, типа: «Я бездарен». Или: «Я – трус». Человеку свойственно чувствовать себя правым. Ибо кто не прав, тот не живёт. Вахтанг был набит комплексами, амбициями – всем тем, что заменяет человеку дело. И все свои неудачи перекладывал на людей, на обстоятельства, на всеобщую несправедливость. Артамонова понимала: ему надо менять профессию. Например, на Западе он мог бы быть платным любовником при дорогих отелях. Но разве такое скажешь мужчине?

    Детей не получилось, но Вахтанг вполне заменял сына. Ему надо было варить, стирать, утешать, давать карманные деньги. Но всё же он не был сыном. И ночь не заменяла день. День главнее. У Артамоновой в грудной клетке зрел, взрастал знак вопроса, большое такое недоумение: «ЗАЧЕМ?»

    Кончилось всё в один прекрасный день и, как казалось Вахтангу, на пустом месте. Он в очередной раз закрыл рукой трубку и сказал: «Не получилось». Артамонова забрала у него трубку и что-то такое в неё сказала. Кажется, она сообщила какой-то адрес или направление. Куда-то мама должна была пойти. Мама ничего не поняла, а Вахтанг понял. И поскольку они существовали в комплекте, то Вахтанг вынужден был отправиться вместе с мамой.

    Личная жизнь не сложилась. Но зато хор процветал, набирал силы. Съездили в Болгарию, в Китай и в США. В Софии стены домов были обклеены поминальными листками. На одном из них Артамонова прочитала: «Страшната тишина».

    В Китае обилие велосипедов. А в Америке вообще всё другое, поскольку оборотная сторона планеты. И воздух не тот, и хор иначе резонирует. Артамонова почти физически ощущала эту «иначесть». Работали много, иногда по два концерта в день. В свободное время бродила по магазинам. Для неё Америка – одна большая комиссионка. Не больше. И не меньше. Вечером вытягивала из хора всё, что могла. Её руки – как дистанционное управление – могли послать любой заряд и вытянуть из хора всю душу, всё дыхание. Аплодировали стоя.

    Пятьдесят лет – первый юбилей. Страна дала орден за вклад в культуру и звание «Заслуженный работник». Орден вручали в Кремле. Перед Артамоновой шёл получать награду коротенький старик. Его награждали за вклад в профсоюзное движение и в связи с каким-то «...-летием». Скорее всего, это был четвёртый юбилей. Старик нажал громкую педаль и закричал, забился, как в падучей, благодаря за самый счастливый миг в его жизни, обещал, что он и дальше… все оставшиеся силы… Лысина старика стала розовая, Артамонова заволновалась: профсоюзного деятеля может хватить удар. Высокий чин, вручающий ордена, вежливо пережидал. Он, видимо, привык к таким припадкам. Его глаза были затянуты плёнкой, как у спящей птицы. Этой плёнкой высокий чин отгораживался от действительности. Невозможно же каждый раз сопереживать чужой радости. Никакого здоровья не хватит!

    Старик откричал и без сил вернулся на место. Забросил в рот таблетку валидола. 

    Следующей была Артамонова.

    Вручая орден в красной коробочке, высокий чин посоветовал продолжать в том же духе. И в этом году, как в прошлом. Может быть, он решил, что, получив орден, Артамонова потеряет интерес к делу. Орден – цель. А если цель достигнута – зачем уродоваться дальше. Артамонова удивилась и переспросила: «Что?» Высокий чин не понял, к чему относится «что», и они какое-то время смотрели друг на друга с нормальным человеческим выражением. Без плёнки. Артамонова увидела, что он простой мужик с хохляцкой хитроваткой в глубине глаз, с розовым лицом хорошо питающегося человека. А он тоже что-то такое увидел и, когда сели фотографироваться, сказал: «Нравишься ты мне», – и положил руку на её колено. Фотограф приготовился. Артамонова сняла руку, шепнула: «Компрометирующий документ». Он шепнул в ответ: «Сейчас перестройка. Всё можно». 

    У неё мелькнула идея попросить жильё. Попросить – не попросить… Не решилась. Так и осталась в однокомнатной квартире.

    Продолжение следует…