«В августе 45-го был я двадцатилетним лейтенантом служил в оперативном отделе штаба 17-й армии. Расскажу о некоторых эпизодах горячего августа сорок пятого года, когда мы вступили в просторы Внутренней Монголии. Здесь нам пришлось столкнуться с коварством врага. Хотя император Японии уже объявил о капитуляции японских вооружённых сил, но отдельные группировки и подразделения противника продолжали активное сопротивление, наносили удары по нашим частям и подразделениям исподтишка, в основном в ночное время.

    Избегая открытого боя, они нападали на наши тылы, охотились за одиночными автомобилями, мелкими группами, зверски расправлялись с попавшими к ним в плен советскими воинами.

    Особенно свирепствовали «камикадзе», так называемые смертники, присягнувшие умереть за императора Японии. Они живыми не сдавались. Вот с такими головорезами, объединившимися под командованием поручика Сибаты, мне и довелось участвовать в боях в составе истребительного отряда под командованием капитана Рыжова (для борьбы со смертниками командование Забайкальского фронта создало несколько истребительных отрядов).

    К началу операции по ликвидации смертников у нас был военнопленный японец из отряда поручика Сибаты. На первых допросах он дико озирался, не говорил ни слова. Однако, поняв наконец, что можно не опасаться за свою жизнь, что война для него окончилась, он разговорился. Из его пояснений стало ясно, что нам предстоит встретиться со злобным и очень опасным противником. Поручик Сибата собрал вокруг себя около трёхсот самураев, внушил им, что капитуляция – обман, что нужно, дескать, прорываться любыми путями, любой ценой к морю, где их ждут, якобы, военные суда японских морских сил.

    Было ясно, что обречённый зверь будет царапаться и кусаться до последнего вздоха. Это все мы прекрасно понимали, выступая ранним августовским утром из города Линси в нелёгкий опасный поход. 

    Примерное место пребывания отряда Сибаты нам было известно – это песчаные барханы пустыни Гоби и маленькие ламские поселения – монастыри, разбросанные по берегу реки Шара-Мурень-Гол.

    У границ этих песков точно часовые стоят сопки, покрытые низкорослым кустарником и пожухлой травой. Может быть, здесь и затаился враг? Прочесали местность и наткнулись на следы стоянки японского отряда. В помятой траве валялось несколько касок, кусочки разорванных, обгоревших фотографий японок и их детей. Остатки костров ещё теплились.

    Пленный японец пояснил нам, что если самураи уничтожают фотографии своих близких – живыми их не взять.

    След вывел нас на центральную дорогу, ведущую к переправе через Шара-Мурень-Гол. На автомашинах наш отряд быстро достиг этой точки, и мы увидели страшную, потрясающую картину, которая осталась у меня в памяти на всю жизнь. На небольшой поляне у берега реки, метрах в двухстах от переправы, стоит обгоревший советский бронетранспортёр, а возле него валяется несколько десятков убитых японцев. Тут же, неподалеку, сложены обгоревшие, изуродованные до неузнаваемости трупы советских солдат из соседнего истребительного отряда. Чудом спасшийся водитель бронетранспортера рассказал, нам как семнадцать смельчаков бросились наперерез отряду Сибаты пытавшемуся перейти реку. Завязался бой. Силы были явно неравные. Самураи, а их было несколько сотен, окружили наш бронетранспортёр, навязали рукопашную и перебили всех до единого. Затем сбросали трупы в бронетранспортёр и подожгли его...

    Как мы узнали позже, на каждого нашего воина приходилось по 20-25 японских солдат. Вдоволь наглумившись над трупами советских воинов, отряд Сибаты оторвался от подоспевших подкреплений нашей армии и быстро, надо отдать им должное, просто молниеносно, пешим ходом, с полной боевой выкладкой ушёл в сторону пустыни Гоби.

    Недолго стояли мы, обнажив головы в молчании, с комом в горле у обгоревших трупов товарищей по оружию. Лучшей данью памяти погибшим было отмщение. И отряд наш бросился в погоню, след в след за ушедшими самураями. Машины пришлось оставить у «кромки» пустыни, так как они двигаться по пескам не могли.

    Двое суток шли мы по барханам с полной боевой выкладкой, а следы врага уводили нас всё дальше и дальше в пустыню. Изнурённые жарой, почти без воды, которую уже делили по глоткам, мы неожиданно вышли к зелёному, утопающему в густых кронах буддийскому монастырю на берегу реки. Японцев тут не оказалось, но ламы, хозяева этого монастыря, именуемого Отоэфу, держались очень испуганно, напряжённо. Чувствовалось, что они в курсе событий, и появления нашего отряда, вышедшего из глубины пустыни, ожидали.

    Японцы долго себя ждать не заставили. Буквально через час-полтора они открыли огонь по нашему отряду, расположившемуся на отдых в зелёной тенистой лощине….

    Зазвучали команды наших офицеров – капитанов Рыжова и Лазарева, лейтенанта Белова и, других: «К бою!». Завязалась горячая схватка, появились убитые и раненые и с нашей, и с их стороны.

    Однако, противник, здорово владеющий знаниями боя в пустыне, опять оторвался и начал отходить, прикрыв своё отступление двумя пулемётами. Наш отряд преследовал врага 12 - 14 километров. Много полегло самураев в этой схватке, но не обошлось и без потерь для нас.

    Отступая, японцы наткнулись на соседний с нами истребительный отряд, который и поставил точку на банде поручика Сибаты. Ни один смертник не сдался в плен...

    Через двадцать с лишним лет после этой схватки я случайно прочёл в газете «Забайкальский рабочий» обжигающее память и сердце стихотворение забайкальского поэта Николая Савостина, в котором есть такие строки:

    

    

    Так я узнал о причастности и поэта к тому событию. И это далеко не парадное стихотворение, ещё больше, ещё больнее укрепило во мне память о той страшной гибели у переправы наших братьев по оружию. Но вместе с тем и утешает то, что ни один головорез из отряда Сибаты не ушёл от заслуженного возмездия…».

    За участие в этой oпeрации лейтенант Донат Дмитриев был награждён орденом Красной Звезды.